Николай Фомичёв. ЖИЗНЬ В «МЁРТВОЙ» ЗОНЕ (Записки чернобыльца). Повесть

25.04.2022Количество просмотров: 12847

         Авария На Чернобыльской АЭС     

                  Николай ФОМИЧЁВ
             ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ
                 (роман в повестях)


        ПОВЕСТЬ ТРЕТЬЯ
 ЖИЗНЬ В «МЁРТВОЙ» ЗОНЕ
       (Записки чернобыльца)
 
              АВАРИЯ

   Утром 26 апреля 1986 года на четвёртом блоке Чернобыльской АЭС произошла авария. Как сообщили населению страны советские СМИ, «отдельные элементы блока станции вышли за её пределы».
   Однако, «обтекающим» формулировкам мало кто поверил. Народ в СССР, да и во многих других странах мира как-то невольно напрягся. Поползли разные слухи.
    Рано утром, 15 мая, к дому моего брата Юрия подъехала милицейская машина с мигалкой. Из неё вышли два милиционера и военный - офицер райвоенкомата. Юру разбудили, вручили повестку о призыве в Чернобыль на бумаге красного цвета, дали на сборы 20 минут, подождали, пока оденется и увезли.
   В своё время срочную службу в армии Юрий проходил в отдельном батальоне химической защиты, в звании рядовой химик-дегозатор. Специалистов, что-то смыслящих в работе с радиацией, призвали на ликвидацию последствий аварии в первую очередь.
   Но руководству страны скоро стало ясно: масштабы катастрофы таковы, что одними специалистами не обойтись.
    Начали призывать всех запасников.

    «ЖЕЛАНИЕ МЫ НИ У КОГО НЕ СПРАШИВАЕМ!..»

   В один из дней начала декабря 1986 года я сидел в своей редакции газеты «Серп и Молот», на своем рабочем месте в промышленно-экономическом отделе, готовил очередную статью о ходе реконструкции Ростсельмаша.
   После обеда, часа в четыре зазвонил телефон, в трубке представились.
   –  Можно поговорить с товарищем Сарычевым?
   –  Это я.
   –  Вы кем работаете, старшим корреспондентом?
   –  Да.
   –  Вы можете зайти в райвоенкомат?
   –  Когда?
   –  Зайдите сегодня после работы.
   О чём пойдет речь я догадывался. Недавно председателя месткома профсоюза нашей  редакции хотели было взять на Чернобыльскую АЭС, да не получилось. Что-то у него  оказалось со здоровьем.
   ...Капитан Тяпин предложил присесть, коротко расспросил меня о работе, о семье, о детях, о том, о сём.  Затем торжественным голосом известил:
   – Никита Минаевич, вам поручается важное правительственное задание. Надо отправиться на Чернобыльскую АЭС, послужить в армии.
   В глубине души, мне, как журналисту, конечно, самому было любопытно побывать в Чернобыле, увидеть всё своими глазами и описать. Однако же, отдавал себе ясный отчёт: служба в радиоактивном Чернобыле - это предприятие будет гораздо круче и опаснее - и перехода Клухорского перевала и подъёма на Эльбрус, вместе взятых. Естественно, решил не геройствовать; стал говорить, что отправляться в Чернобыль у меня нет ни особого желания, ни здоровья. Да и семейные обстоятельства не благоприятствуют. Наконец, совсем не хотелось  бы  нарушать планы, которые я составил на ближайшее время и по работе в редакции, и в личном творчестве...
   – Ну, желание мы ни у кого не спрашиваем!., – прервал мои долгие рассуждения капитан. – Здоровье? На это у нас есть медкомиссия. В общем, надо быстренько её пройти и в понедельник отправляться.
   Врачебную комиссию я прошёл  мгновенно.  Выглядела она, примерно, так.
   У «глазника»:
   –  Читайте, какие буквы написаны?
   –  К,  Ы , Ж,  П .
   –  Нет,  это  И,  Н,  Ш,  Б.  –  Здоров!
   У хирурга:
   –  На что жалуетесь?
   –  Вены вздулись на ногах.
   –  Покажите... Да, у вас варикозное расширение вен. Но это не дает оснований.  Здоров!
   У «зубника»:
   –  Как  у вас с зубами?
   –  Половины нет.
   Посмотрела:
   – Да, у вас с зубами плохо. Пишет: "Здоров!"

   Стоящий в очереди сзади меня парень, успокоил: "Так это и хорошо, что зубов нет. То бы они у тебя потом выпадали от облучения, а то их и так нет. Радуйся!" – «Да, – согласился  я,  под  напором явных доказательств, – здесь у меня преимущество!..».
   В общем, за каких нибудь 15-20 минут я понял, что по состоянию своего здоровья, к работе на радиоактивной территории Чернобыльской АЭС я очень даже подхожу!..

    «ВСЁ БРОСАЕШЬ И УЕЗЖАЕШЬ.  А Я?..»

   Известие о моём отъезде в Чернобыльскую зону Лилия встретила с огромной на меня обидой и со слезами. Будто это я сам придумал себе такую «экзотическую» командировку и отправляюсь в неё по собственной воле.
   Объяснения, что меня призывает военкомат, её не удовлетворяли.
   – Ваш председатель месткома смог отбиться?!.. А ты, я вижу, даже и не пытаешься!.. Бросаешь двоих детей на меня и сваливаешь!.. Ты подумал, как я буду с ними управляться? Ты понимаешь, что это такое - учительница начальных классов? Я всё время в школе со своими второклассниками; после занятий каждый день остаюсь допоздна на продлёнке... А наши дети одни дома сидеть будут?.. Ладно, Захарка – мой родной сын! Но почему я и за твоего сына должна отвечать?!..
   – Лиля, мне что, в тюрьму сразу отправляться?!..
   Она не слышала меня.
   – ...Мы с тобой планировали совместных детей! А теперь что?!.. Я не знаю, с каким здоровьем ты вернёшься из Чернобыля!..  И что? Я всю жизнь должна буду возиться теперь с двумя детьми и с тобой, облучённым?.. Мне за что такое наказание?!.. Я в чём виновата!?..  
   Лилия, по-своему, была права. Молча её слушая, я вспомнил рассказ моей бабушки Дуни. В 1941 году, в первые дни войны, вот также забрали на фронт её мужа, моего родного деда Кузьму. Бабушка осталась одна с четырьмя детьми. Плакала. Кричала. Но что было делать. Дед Кузя погиб в первый же год войны... А в 1943 году забрали на фронт бабушкиного старшего сына, Миная, моего будущего отца, – ему исполнилось тогда 18 лет. В конце июля 1943 года отец получил тяжёлые ранения на Миус-фронте, под Саур-Могилой, но, слава Богу, остался жив, хотя и вернулся покалеченным...

    «ПРЕДАТЕЛИ СЕМЕЙ»

   В понедельник нас не взяли, отсрочили «до особого распоряжения», а через два дня звонят: "Приходите за повесткой..."       
   Моего отъезда Лилия мне так и не простила. И меня не провожала. Осталась дома с ребятами – обиженная и надутая, как будто я, в самом деле, её предал.
   Поезд. Плацкартный вагон. Утром на другой день мы уже были в Харькове. В нашей  команде 16 человек. Сопровождает – капитан по имени Сергей, из Азовского райвоенкомата, меня назначили его помощником.  Как и все он едет с неохотой. Дома, примерно, то же, что и у меня - двое ребятишек: один ходит в детсад, другой – в школу. Жена – в ужасе. Возмущается и проклинает всё на свете. Но – что поделаешь...
   В дороге я попытался было расспрашивать ребят: как их жёны отнеслись к их отъезду в Чернобыль? Но быстро оставил это; понял: все мы здесь... «предатели семей».   
   

   ФАБРИЧНЫЕ В ХАЛАТАХ

   Харьков показался мне мрачным, серым, неприветливым. Огромный вокзал был  холодным. Высокий расписной потолок украшало множество бронзовых, "сталинских" люстр,  но ни одна из них не светилась. На  холодные, деревянные скамейки никто не садился.
   Наше настроение ещё больше ухудшилось после случайной встречи около касс. С капитаном Сергеем мы брали билеты для всей нашей команды до Гомеля. Вдруг подошли  несколько  парней в шинелях «партизанского» вида – нестриженых,  небритых, в помятых солдатских шапках и нечищеных сапогах.
   Смешной контраст: рядом стояла тройка солдат срочной службы – парни, очевидно,  направлялись домой в краткосрочный отпуск – чистенькие, аккуратненькие, как  на  картинках  в  журнале  «На страже Родины». Но какой-то  полковник, в высокой каракулевой папахе, привязался к ним и, выпучив глаза, грозно отчитывал: то ли пуговица у кого-то была не застегнута, то ли она недостаточно ярко блестела. Рядом, в шести шагах от него, стояли солдаты, больше похожие на пленных румын времен Сталинградской битвы. Но полковник их в упор не видел и не слышал, словно их и не было. Все на вокзале сразу поняли: это – "солдаты" из Чернобыля, на смену которым мы ехали. Их лучше не трогать, не замечать. И вообще – обходить стороной, как «чуму болотную» – им терять нечего, могут и полковника "послать"...
   Я невольно вспомнил небольшой эпизод из «Войны и мира». Эпизод расстрела французами «поджигателей Москвы». Когда Пьер Безухов, приведённый вместе с другими на казнь, понял,  что он спасён. А стоявший рядом с ним человек – «фабричный в халате» – обречён на смерть. Помните? Когда до «фабричного» дотронулись французские солдаты, чтобы вести на расстрел, он в ужасе отпрыгнул,  и схватился  за  Пьера, инстинктивно понимая, что тот будет жить, и как бы цепляясь за жизнь. Но Пьер вздрогнул, испугался и оторвался от него, так же инстинктивно, чувствуя, что с тем, "фабричным" – смерть и стараясь быть от неё подальше.
   Уже тогда мы все в команде почувствовали себя «фабричными в халатах», обречёнными на Чернобыль. А все другие, счастливчики, старались от нас как бы оторваться, не замечать нас. Впрочем, скажу, забегая вперед, что такое же отношение к чернобыльцам, осталось и спустя много лет после чернобыльской эпопеи. Живых участников ликвидации последствий аварии на ЧАЭС власти и сейчас стараются особенно "не замечать". Памятник умершим поставили – и достаточно. В середине 90-х годов по телевидению как-то однажды объявили, что уже умерло 30 процентов, от общего числа принимавших участие в ликвидации последствий Чернобыльской аварии. И «обрадовали» прогнозом, что к 2000 году их умрёт ещё около 40 процентов.
   И что?! Да ничего! – «Умрут, так умрут, что ж теперь делать! Не повезло парням! Хорошо, что мы туда не попали!» – Вот таково, примерно, в обществе отношение к чернобыльцам.

   Но... вернёмся на харьковский железнодорожный вокзал, в тот декабрьский день 1986 года.
   Около касс мы разговорились с теми, кто уже возвращался домой, нахватавшись «радиков», и кому на смену ехали мы. «Дембеля»  рассказали  такие  страсти  про  солдатское  житьё-бытиё, что мы совсем упали духом.
   Всем солдатам  и  офицерам  в их личных карточках пишут, что они ежедневно получают по 0,35 миллирентген в сутки. Но какова на самом деле суточная доза облучения – никто не знает – всё это держится в строжайшей тайне. И потом – 0,35 – это, по словам «дембелей»,  цифра «средне потолочная». Это – фон. А на практике – ты можешь проходить мимо каких-то предметов или стоять около них, или даже брать их в руки, они могут быть очень  радиоактивны, но ты даже знать об этом не будешь. А о том, что радиация высокая, говорят такие факты. Солдаты часто находят в лесу трупы волков, лис, зайцев, даже птиц. Недавно выпал первый снег. Все его ждали, радовались, думали: вот он прикроет радиоактивную почву. Но, увы, и снег оказался радиоактивным. Но хуже всего было то, что их, солдат, приготовившихся к отъезду домой и получивших, по мнению организаторов работ на  Чернобыле, сравнительно  небольшие  дозы – "прогнали" через  крышу заражённого радиацией третьего энергоблока Чернобыльской станции. Вот тут все они получили приличные дозы...
   Мы продолжили свой путь в самом неприятном настроении. В поезде некоторые из нашей команды стали пить чай с одеколоном, с какой-то ещё дрянью. В вагоне то и дело раздавался неестественный смех, начались игры в карты. И всё же люди крепились, шутили, даже смеялись,  правда, всё тем же «одеколонным» смехом...

    МЕСТО ПОДВИГОВ

   В Гомель мы прибыли в  шесть  утра. На вокзале нас ждал "Пазик".
   Построились. Встретивший офицер сразу «ободрил» нас:
   – Ничего не бойтесь! Радиоактивный фон в части небольшой. Вот в этом «Пазике» радиация гораздо выше, потому что он часто бывал на АЭС. Так что ничего страшного. Садитесь, поехали!
   С каким чувством мы садились в радиоактивный «Пазик» и ехали, думаю, ясно. Но неожиданно приободрил и успокоил нас... спящий на заднем сидении солдат. «Герой Чернобыля», по видимому, изрядно «поддал». Когда  мы  сели, он  поднял голову, оглядел нас очумелыми глазами и опять свалился на сиденье. И всю дорогу он так сладко храпел, что мы невольно повеселели: "Ну, если «старожилы» не боятся, стало быть не так всё страшно!".
   По пути в часть, уже в «мертвой», тридцатикилометровой, чернобыльской, зоне, мы проезжали небольшую, заснеженную деревушку. Чёрные, рубленые из дерева, хозяйские избы стояли на белом снегу. Деревенские улицы сплошь в сугробах, дороги не обозначены: никто по ним не ездил и не ходил. Забрезжил розовый морозный рассвет, но... ни одно окно, ни в одном доме не светилось. Над трубами домов – ни одной струйки дыма! Истинно мёртвая зона. Жутковато!..
   Наконец мы прибыли. Нас завели в полковой клуб – деревянный, холодный. Посидели в нём около часа. Потом повели в столовую, тоже  деревянную и тоже холодную. Покормили.  Опять привели в клуб. И вот  команда:
   – Выходи  строиться!
   Подвели к штабу полка. Постояли около него. Помёрзли.
   Другая команда: "В ленкомнату!"   
   Пока ходили по территории части, заметили: повсюду расставлены огромные  пропагандистские щиты с лозунгами и призывами. Смысл их сводился к тому, что вот ты, человек, без сомнения, очень жаждешь совершить подвиг. Что ты прямо-таки сбился с ног в желании осуществить эту мечту. И что вот, наконец-то, тебе  крупно повезло! Потому что ты попал именно в то самое место, где подвиги можешь совершать  каждый день и в большом количестве.
   Получили обмундирование. Переодеваемся. И вдруг – явление: наш капитан Серёжа – с огромной, во весь рот, улыбкой. Оказывается, он нас «сдал», все документы оформил. На  предложение переспать, а завтра уехать, скромно спросил: «А сегодня можно?» – Услышав положительный ответ, собрался в один миг.
   Мы за него искренне порадовались. Наказали: «Передавай привет Ростову!» – А  сами уже  потихоньку становились солдатами, примеряли нижнее бельё, портянки, сапоги, другое обмундирование, уже явно побывавшее в «боях». Начальник  склада возмущался: "Вас должны были переодеть ещё под Ростовом. Но привезли в гражданской одежде - где я вам возьму новое?! Полк у нас бедный, ничего лишнего нет!.."
   Обмундирование было хоть и старым,  но чистым, постиранным, а вот шапка, которую мне дали - поношенная, помятая – сразу вызвала подозрения. Дня через три, когда мне удалось проверить её на дозиметре, подозрения подтвердились: в шапке оказалось 1,5  миллирентгена. – "Ничего страшного, – успокоили меня, – здесь почти у всех такие". – "Что ж, если у всех, так и не страшно. Написано же, что ты приехал сюда совершать подвиги. Вот шапку эту одел – и уже герой!", – успокаивал я себя. Правда, одевать её старался лишь в крайнем случае.
   У входа в столовую я увидел на стене листовку. "Перед обедом, – написано в  ней, – надо мыть с мылом лицо и руки, чтобы смыть радиоактивную пыль." Но – холодно.  Никто эту инструкцию не выполнял. Да, что-то не видно было и умывальника.
   Казармы размещались в огромных палатках. В каждой стояло по 16 двух ярусных коек и спало по 32 солдата. В такой палатке  я спал впервые и приятно  удивился тому, как было в ней тепло. Посреди палатки стояла раскалённая до красна железная «буржуйка». Кровати стояли в два ряда, плотно друг к другу. Между ними помещались только две тумбочки, стоящие одна на  другой. Железные дужки кроватей были увешаны потными портянками. Около табуреток – в ряд, с вечера до утра, стояли сапоги. Некоторые из них также оборачивались портянками, чтобы высохли за ночь. Вытяжки, разумеется, никакой не было.  

   СТРОЕВАЯ ЧАСТЬ ПОЛКА

   Чем именно я буду заниматься в полку я уже знал. Ещё в первой телефонной беседе, капитан Тяпин неслучайно сразу спросил: «Вы кем работаете, старшим корреспондентом?..» –  И когда зам. редактора нашей газеты, Анатолий Савельевич Поздняков, попытался было меня «отбить» у военкомата, капитан Тяпин, узнав об этом, сказал: «Тогда пусть вообще эту  единицу с меня снимают! Они же выставили условие: чтобы человек имел высшее образование, чтобы он был членом КПСС и чтобы  имел опыт работы с документами. В моих списках такого больше нет – где я возьму?..»
   Короче говоря, я знал, что буду работать с документами в строевой части штаба  Ростовского полка гражданской обороны, который тогда размещался в районе города Брагина, Гомельской области, Белоруссии.
   Три четверти помещения строевой части, где за столами работали мы, шесть человек (в их числе и я), была отделена от всех входящих административной стойкой. Солдаты, сержанты, офицеры, заходившие к нам по каким-то делам, никогда эту стойку не пересекали. Через дверь стойки проходил только начальник штаба полка, подполковник Сафин Рафкат Абдулхакович — наш непосредственный руководитель.
   Если бы не повышенный радиационный фон, я бы сказал, что работа у меня даже интересная.  Во всяком случае, она была очень важной и очень нужной.
   Маленькая деталь, на которую я вскоре обратил внимание. В нашу строевую часть полка  все заходят с  какой-то  робостью. Все! Даже командир полка. Сначала я не понимал: с чем  это  связано?  Но  потом догадался.
   В строевой части, за административной стойкой, кроме наших рабочих столов, находилось ещё семь железных ящиков-сейфов с крупной надписью по бокам: «В случае пожара - выносить в первую очередь!». - В этих ящиках хранилась вся документация полка. Все сведения о людях, о технике, о продовольствии, обмундировании, о прибывающих и убывающих, все сведения о внутренних передвижениях, рапорта и приказы, доклады и справки, а также вся переписка с внешним миром. Работники строевой части - два старших лейтенанта, два сержанта и двое рядовых - имели дело именно с этими документами. То есть, имели дело с БУМАГАМИ. А  бумага, как  известно, в иных случаях - важнее  человека. Вот он, человек - лейтенант, капитан, майор, подполковник. Он чего-то  требует, что-то доказывает, добивается, отстаивает. Но это мало кого волнует до тех пор, пока свою позицию он не отразит должным образом на бумаге. И уже после этого, она, бумага, начинает жить самостоятельной, отдельной от своего составителя жизнью. Нередко от судьбы иной бумаги зависит судьба человека. Все понимали и другое: к этим бумагам, как к документам-первоисточникам, будут обращаться люди разных специальностей ещё многие десятилетия, а возможно и столетия, чтобы установить фактическую жизнь полка в период ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Мы работали именно с такими бумагами и  потому  авторитет  у строевой части был достаточно высоким.
    Да и люди, как я сразу заметил, работали здесь на редкость совестливые, порядочные, толковые, понимающие друг друга и то, что от них хотят - буквально с полуслова.
   Скажем, прибегают из политотдела: «Парни, скажите, кто сегодня убыл? Кто прибыл? Сколько у нас нарушений было за последний месяц? Сколько увольняются? Сколько заготовлено грамот, благодарностей?» - Задают порой такие вопросы, которые, казалось бы, сами должны знать в первую очередь. Но увы!.. Вот и прибегают в... «склад памяти и планов полка». И ещё, что меня, как журналиста, приятно поразило, так это то, что «старожилы» строевой части, всегда и почти обо всём, что делается в полку, знали чуть больше, чем все другие офицеры полка и... даже офицеры штаба. Благодаря вот такому коллективу, я довольно  быстро вошёл в курс дела и освоил свои задачи.

    «КОМИССАРЫ» И «ОСОБИСТЫ» ЗАПОДОЗРИЛИ

   Но штаб-штабом, бумаги-бумагами, а меня, естественно, интересовало: чем занимается основная часть полка. Разумеется, через два - три дня, я стал об этом расспрашивать солдат, сержантов, офицеров. Весть о том, что корреспондент «Серпа и Молота» - областной, партийной газеты, (а в полку служили только призванные из Ростовской области) - служит в части и записывает рассказы всех желающих о своей службе - быстро распространилась. И через какое-то время, люди уже сами стали приходить ко мне рассказать о том, что они видели, пережили, в чём принимали участие. При этом приходили, порой, даже настойчиво требуя: «Журналист! Ты вот меня расспроси о службе!.. Меня!.. Я расскажу тебе всё, как было, без утайки!..»
   Это было и хорошо и плохо.
   Хорошо потому, что я собрал совершенно уникальный материал. Ликвидаторы последствий аварии относились ко мне как к «своему», и рассказывали многое такое, чего они никогда не рассказали бы чужому, заезжему корреспонденту. К концу службы мой блокнот был  почти весь исписан мелким, плотным почерком. Кроме того, я сделал фотоснимки. А на любительскую видеокамеру «Кварц-супер», которую также привёз с собой из Ростова, я снял даже небольшой любительский фильм, разумеется, с разрешения начальника особого отдела полка, которому предварительно написал рапорт с соответствующей просьбой.
   Плохо же было потому, что к моей активной «неслужебной» деятельности весьма подозрительно отнеслись и в особом, и в политическом отделах полка. Это не прошло бесследно. В конце службы, когда я собирался уезжать в Ростов, и меня уже ждал автобус, начальник штаба полка - мой  непосредственный руководитель, пригласил меня в свой кабинет и не без личного сожаления, сказал:
   - В общем так, Никита: блокнот, тетрадку с записями, фото и киноплёнку, мне приказано у тебя забрать.
   И уже от себя, чисто по-человечески, добавил:
   - На этот случай, впредь, всегда делай копии!..
   Откуда идёт приказ  -  я понимал. Возражать было бессмысленно. Правда,  прежде,  чем все мои труды скрылись в сейфе, я, с согласия начальника штаба, успел на первой странице блокнота написать: «Убедительная просьба: после проверки записей, изъять или вычеркнуть всё, что покажется ненужным, остальное вернуть владельцу дневника». - И указал свой адрес, место работы и телефон.
   Но, откровенно говоря, мало верил в то, что когда-нибудь вновь увижу свои записи.

    ВОССТАНОВИТЬ  ПО  ПАМЯТИ?

   Домой я возвращался в чрезвычайно угнетённом состоянии. Все чернобыльские записи с рассказами ликвидаторов, у меня изъяли. И, как я был убеждён, навсегда. Было такое чувство, будто у парней, с которыми я беседовал, как, собственно и у меня самого, отняли и захоронили в радиоактивный могильник важнейшую, может быть, даже главную часть нашей жизни.
   Я лежал на второй полке плацкартного вагона, страшно сожалея о том, что у меня нет с собой простого записного блокнота или хотя бы чистых листов бумаги, на которых я мог бы восстановить чернобыльские события, по всё ещё  «горячим следам» памяти.
   Потом я всё-таки нашёл какой-то кусок картонки и стал лихорадочно скидывать в него  отрывистые воспоминания. Но скоро, со страхом осознал: НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ!..
   И, наверное, не получится!
   Невозможно вспомнить и восстановить всё, чему я был свидетелем и о чём доверительно рассказывали мне мои однополчане. Восстановить с документальной точностью, так, как это было записано в моих блокнотах - живыми, яркими, пусть и грубоватыми словами, которыми общались со мной ликвидаторы аварии там, непосредственно в «мёртвой» зоне.
   Чувства утраты, злость на самого себя, на свою беспечность и самонадеянность! За то, что не смог сохранить ценнейшие свидетельства, сопровождали меня в вагоне поезда всю обратную дорогу. Домой я возвращался с гораздо более тяжким чувством, чем ехал в Чернобыль. 

   «ДЛЯ КОГО ЗАПИСИ?!..»

   Позднее сослуживцы рассказали мне, что после моего отъезда командир полка выстроил полк на вечернюю поверку и устроил разнос любителям «почесать языки».
   -  В нашем полку служил журналист из «Серпа и Молота». Многие из вас ходили к нему.  Рассказывали, чем занимается полк. Какие мы тут проводим работы. Как проводим!... Жаловались на недостатки организационные!.. Чернуху всякую несли ему про жизнь в полку!.. И в чернобыльской зоне!.. И он всё это записывал!..
   Так вот, чтоб вы знали! У этого журналиста изъяты все фото и киноплёнки! Все записи!.. Всё, что вы ему наговорили и на что жаловались — всё это передано в наши органы! Сейчас его записи изучаются в КГБ! И потом с ним будут разбираться: для чего он собирал ваши рассказы?  Для кого делал записи?  Кому хотел их передать?..
    Ни одна советская газета его пасквили печатать не станет! Тогда кому он готовил их?! Западной прессе? Вражеской антисоветской пропаганде?.. Да! Там с удовольствием опубликуют ваши дрязги и измышления о том, как мы тут неправильно организовали работы по ликвидации!.. Допустили массу нарушений и чуть ли не преступлений!.. Ну, ничего! Этого журналиста с треском выпрут из редакции областной партийной газеты. А те из вас, кто ходил к нему и жаловался, ещё пожалеют о своей болтливости!.. Развязали языки!!!.. Забыли, что в армии служите?!.. Что обязаны стойко и самоотверженно переносить все тяготы и лишения воинской службы?!.. Враги готовы заплатить любые деньги, чтоб изнутри подорвать наш боевой дух!.. А вы, по своему ротозейству, помогаете им!.. И такие вот журналисты-правдолюбы помогают нашим врагам в подрывной деятельности!..

  ...После такого сообщения моих сослуживцев, вернувшихся домой чуть позже меня, я мысленно распрощался с моими чернобыльскими записками уже навсегда.

   ЗВОНОК ИЗ КГБ

   Каково было мое удивление, когда спустя два-три месяца после возвращения в редакцию, в один из  рабочих дней  раздался звонок моего служебного телефона.
   Звонили  из управления КГБ по Ростовской области.
   - Никита Минаевич, - тут у нас лежат ваши чернобыльские записи, фото- и киноплёнки. Когда у вас будет время, зайдите и заберите их.
   Я не поверил своим ушам.
   Ничего себе! Неужели у нас в стране и в правду что-то изменилось!? - "Когда у вас будет время!.."
   -  А сейчас можно?
   -  Пожалуйста!
   Бегу бегом! Никогда не думал, что в КГБ буду бежать с такой радостью! И вот чудо! Через полчаса держу в руках то, с чем, казалось, навсегда  распрощался.  
   Быстренько листаю весь блокнот. И ещё больше удивляюсь. Ничего в нём не изъято и не зачеркнуто.
   Перед моим уходом работник КГБ поинтересовался:
   -  И что вы с этими записями намерены делать?
   -  Довести до сведения!.. Опубликовать!
   -  Ну, что ж, успеха!..    
   Вот тут я понял: везде есть нормальные, здравомыслящие люди. И они понимают: сокрытие правды в таком деле, как чернобыльское, равносильно самоубийству, разве что, может  быть, медленному, отсроченному. Ибо то страшное, что произошло вчера в Чернобыле, завтра, -  если  об  этом  молчать, -  может произойти в любом другом месте. И, может быть, даже ещё более страшное.
   Как бы  там  ни  было, но все материалы по Чернобылю ко мне вернулись. Благодаря этому я и могу рассказать теперь о том, чему был сам свидетелем, чему были свидетелями мои товарищи по  ликвидации  последствий  аварии на Чернобыльской АЭС.

  В ЧЕМ ОПАСНОСТЬ РАДИОАКТИВНОГО ЗАРАЖЕНИЯ

   В листовке, на дверях столовой, которую я аккуратно снял, сложил и привёз в Ростов, об этом написано так:

   «ВОИН,  ПОМНИ!
   Радиоактивные вещества не имеют цвета, вкуса и запаха. При попадании в организм  человека они могут вызывать тяжёлые заболевания.
   Основными путями их проникновения в организм являются: органы дыхания, пищеварения, кожные покровы.
   Местность, здания, различные строения, техника, обмундирование, снаряжение, обувь, индивидуальные средства защиты, заражённые радиоактивными веществами, представляют опасность для личного состава.
   При проведении дезактивационных работ личный состав
   ОБЯЗАН:
   - обязательно использовать средства защиты, респиратор, ОКЗК (костюм Л-1), перчатки;
   - надевать и снимать индивидуальные средства защиты в специально отведённых местах;
   - после окончания работ обязательно пройти дозиметрический контроль для определения степени заражённости индивидуальных средств защиты, кожных покровов, обмундирования и санитарную обработку;  
   - в случае заражения радиоактивными веществами индивидуальных средств защиты и  обмундирования свыше допустимых норм обязательно заменить их.
     ЗАПРЕЩАЕТСЯ:
   - принимать пищу, пить, курить и отдыхать на рабочих площадках;
   - снимать  или  расстегивать  индивидуальные  средства защиты без разрешения командира;
   - ложиться, садиться на заражённую местность или прикасаться без необходимости к заражённым предметам.
   Строжайшее соблюдение правил радиационной безопасности, установленных инструкциями, обеспечит выполнение поставленной задачи и сохранит здоровье!»

   О том как эти инструкции, указания и запрещения выполнялись на практике, будет рассказано чуть ниже. А пока добавлю, что даже незначительные дозы радиоактивного заражения воздействуют на атомы и молекулы живых клеток, а в итоге могут наступить необратимые изменения (мутации) в генетическом коде человека. Некоторые учёные доказывают, что обезъяна превратилась в человека в результате воздействия повышенной радиации, которая имело место миллионы лет назад в разных местах Азии и Африки. Полное исчезновение волосяного покрова у обезьян, а также мутационные изменения в строении некоторых органов послужили толчком к их развитию и «очеловечиванию». Может, так и было. Однако кто даст гарантии, что новые массовые облучения людей не приведут к обратному результату - к деградации и уничтожению разума на Земле?
   Во всяком случае, все мы должны знать, что ежедневно, даже в нормальных, "мирных" условиях, люди получают дополнительные дозы радиации.
   Каковы эти дозы и их источники?
   Вот информация, которую, как мне кажется, должны знать все.
   Читайте, сравнивайте, думайте.
  

   СООТНЕСЕНИЕ ФОНОВОГО ОБЛУЧЕНИЯ  
   С  ДОПУСТИМЫМИ И ОПАСНЫМИ ДОЗАМИ
   ОБЛУЧЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА
   - 1 бэр (рентген) = 1000 милибэр, или = 1.000.000 микробэр.
   -   Обычное, нормальное фоновое облучение
   - за 1 год - 100 миллибэр, (или 100.000 микробэр); за 1 час - 12 микробэр.
   - За 10 лет жизни человек набирает 1000 милли бэр или 1 бэр (рентген) обычного фонового облучения. Всё остальное - это
    ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ОБЛУЧЕНИЕ
   которое в той  или  иной  степени отрицательно сказывается на здоровье человека.
   Дополнительным облучением  может быть:
   -   перелёт самолётом на расстоянии 2000 км. - 1 миллибэр.
   -   Облучение при флюрографии - 370 миллибэр.
   -   500 миллибэр — максимально допустимое облучение населения в нормальных условиях  за год, не оставляющее каких-либо заметных последствий.
   -   3 бэр - облучение при рентгеноскопии зубов.
   -   5 бэр - максимально допустимое облучение персонала в нормальных условиях за год. (Доза, которую человек, в условиях нормального фонового облучения, получает за 50 лет жизни).
   10 бэр - допустимое аварийное облучение населения (разовое).
   10 бэр - доза рентгеновских или гамма лучей, которая удваивает количество естественных генных мутаций в организме, то-есть, изменений в наследственном коде человека. (Здесь следует добавить: учеными доказано, что связь между облучением и  мутационными изменениями может носить и не прямой характер. Энергия радиационного излучения сначала вызывает в среде, окружающей хромосому, химические изменения, а они, в свою очередь ведут к индуцированию генных мутаций и структурных перестроек в  хромосомах. Эксперименты показали, что частоту мутаций у живых организмов можно увеличивать даже не облучая их, а лишь помещая в облучённую среду.).
   -  25 бэр - допустимое (по мнению атомщиков института Курчатова) аварийное облучение персонала (разовое).
   -  30 бэр - облучение при рентгеноскопии желудка (местное).
   -  75 бэр - наступают изменения в крови. - 100 бэр - начинается развитие лучевой болезни.
   -  250  -  300 бэр - средняя степень лучевой болезни. Нередко смертельная доза, если не заниматься народными  методами  исцеления,  в частности, лечебным голоданием.
   -  450 бэр - тяжелая степень лучевой болезни. Погибают не менее 50 процентов облучённых.
   -  70.000 бэр - доза, которую выдерживает без особых осложнений скорпион. (Каким  образом скорпион выработал в себе исключительную стойкость к такому мощному радиоактивному воздействию и для чего она ему нужна - пока науке неизвестно. Также я нигде  не нашел сведений о том, можно ли искусственно изготавливать материалы, или покрытия с такими противорадиационными свойствами. Если кому - либо эти сведения известны, прошу сообщить мне для публикации. - Н.Ф.)
   Вот такой расклад.

    «ПРИСТРЕЛИТЕ, НЕ МОГУ БОЛЬШЕ!..»

   - А сколько рентген должен получить человек, чтобы он сам стал опасным для других источником радиоактивного излучения?, - допытывался я у дозиметриста взвода хим радиозащиты.
   - Если схватишь 400 - 450 рентген - начнешь излучать сам... Рассказывали про одного  пожарного  -  из  той  группы  что  «тушили» радиоактивную плазму в самые первые дни. Он умирал в сознании. Лежал на улице и весь покрывался пузырями, на глазах разлагался. Подходить к нему было нельзя, потому что он сам был сильным излучателем. Все стояли и  ждали когда умрёт.
   Он кричит нечеловеческим голосом, просит: «Пристрелите! Пристрелите! Не могу терпеть!..» - А кто будет стрелять!?.. Когда умер, завернули его свинцовым листом и захоронили...
   Вообще с этими захоронениями ещё будет хлопот, - продолжал дозиметрист. - Ведь если делать могильник как положено, то его надо сначала забетонировать, потом сделать надёжную гидроизоляцию. Но у нас здесь просто сваливают всю радиоактивную заразу в огромную яму или старый карьер, засыпают его землёй - и всё. А здесь в Белоруссии - дожди, частые фильтрации. И будут эти могильники заражать подпочвенные воды. Вся вода отсюда идёт на Украину. Значит, украинцам кердык. Станет республикой мутантов. Да и нам всем достанется! Был же недавно случай в Брагине - закрыли на хлебозаводе целую партию хлеба, потому что тесто было замешано на радиоактивной воде...

   Как известно, вокруг Чернобыльской АЭС создана 30-километровая зона. Из неё выселено население, в ней запрещена хозяйственная деятельность. Поначалу, правда, утверждалось, что мера эта временная, что после ликвидации последствий аварии и дезактивации территории, население вернётся в свои дома. Но скоро все поняли: «мёртвая зона» вокруг Чернобыля - надолго, если не навсегда. Вот в этой зоне и стоял наш полк.

  «МАШИНУ — В МОГИЛЬНИК! А САМИ В СВОЮ ЧАСТЬ!..»
  (Рассказывают мои однополчане)

   Старшина - водитель (Валерий Д.):
   Мы работали в школе. Вывозили в могильник всё, что в ней было: парты, глобусы, светильники, люстры, книги, журналы, тетради, кинопроекторы, киноплёнки, школьные  пособия. Там были богатейшие кабинеты - химический, биологический - чучела птиц, зверей. Я  два страшных черепа поставил себе в кабину, вставил им папиросы в зубы и катался из города в могильник и обратно — туда-сюда. У меня была самая крутая тачка — черепа с сигаретами в зубах!.. И я сам такой, крутой, за баранкой!.. Потом нач. штаба Сафин увидел: «Это ещё что за приведения у тебя?! А ну, снять немедленно!» - Забрал...
   А там разные ящерицы, змеи, рыбы, черепахи были заспиртованные, - продолжал свой рассказ Валерий. - Ребята-водители принюхиваются - вроде спирт. Я говорю: сначала капните на сырую картошку, если почернеет, пить нельзя. Если останется белая — можно...  
   Вывозили со школы всё. Оставляли только голые стены, полы и потолки. Сбрасывали в могильник — это был выработанный карьер, метров восемь глубиной. Вот туда всё со школы, с других зданий и сооружений деревни, сбрасывали. Потом, в тот же могильник возили радиоактивную землю. Сантиметров двадцать слой сняли, захоронили. На другой день замерили, а радиация та же. Опять двадцати сантиметровый слой снимаем. Работали лопатами, в обычном обмундировании и в респираторах, чтобы пыль не попадала. Но всё-равно эту пыль глотали!..
   Потом начальники, видимо, поняли, что так работать опасно. Послали нас в Киев с заданием: во чтобы то ни стало привезти хим защитные комплекты. На переправе через Припять остановились. Понтонный мост разорвали, пропускали баржи с какими-то материалами. Вот эта короткая задержка потом доставила нам столько хлопот!..
   Я ничего не знал, вышел из кабины по надобности. Потом соединили понтоны, поехали. Проехали мимо атомной станции. Вроде всё нормально. А за Чернобылем останавливает нас милиция. Через всю дорогу сделали турникет, как в аэропортах, и через него пропускают машины. Мы встревожились. Но, правда, дождь полил - дело было в ноябре - и  гаишники под навес спрятались. Думаем: ничего, как-нибудь проскочим! Но... наша машина ещё и к турникету не подъехала - сирена как завоет! Оказывается, на станции был выброс именно, когда мы проезжали мимо неё, и  дорогу перекрыли. У нас машина и без того «радиков» нахваталась на захоронениях, а тут ещё мы под выброс попали. На нас, как на прокаженных:
   «Вы куда из зоны!?  Назад!.. Вы знаете, что из саркофага был выброс?!»  
   «Откуда!?  Нас  никто  не  предупреждал!»  
   «Ничего не знаем! Радиоактивную машину - в могильник! А сами - в свою часть! Из зоны - ни ногой!»
   «В какой могильник! У нас в части люди радиоактивную пыль глотают! Нам надо привести хим комплекты - во чтобы то ни стало!»
   «Тогда мойте  машину!»  
   Но  я-то  знаю:  мыть  её  бесполезно. Уже пробовал: радиация не отмывается.
   Что делать? Сопровождающий говорит: «Надо проскочить! Хим комплекты кроме нас никто в часть не привезет. Все заняты, у каждого свои заботы. А парни там радиоактивную пыль глотают!..»
   Стали кружить, кружить... по лесу - нашли объездную, просёлочную дорогу. Проскочили!
   Около Киева и в самом Киеве нас уже никто не останавливал. В городе ни у кого дозиметров не было, естественно, никто не знал, что по городу радиоактивная машина катается.
   Загрузились.
   А на обратном пути, на границе «мёртвой» зоны, нас опять тормознули. Машина заражённая! Стоять!
   Не пускают. Ни назад, ни вперед. Когда офицеры ушли, мы уже стали просить солдат: ну, что мы тут будем мёрзнуть? Я, говорю, могу и бросить машину тут. Сяду на попутку - и караульте её сами!  Солдаты нас пропустили...  
   Привезли мы в свою часть хим комплекты, сдали. Парни обрадовались!.. Стали потом мы свою машину мыть, дезактивировать. Но, снаружи вроде радиация немного уменьшилась, а двигатель и сейчас - 2,5 рентгена постоянно излучает. Я уже отгородился от него войлоком, прокладку сделал из плёнки полиэтиленовой - так и работаю.

     «С ЭТИМ ВОПРОСОМ ПОДОЙДЁШЬ ОТДЕЛЬНО!..»

   -  Персональные дозиметры-накопители вам когда выдали?, - спрашиваю.
   -  Примерно месяц мы работали без всяких накопителей. Потом я одному генералу задаю вопрос:
   -  Товарищ генерал, как можно! Вот нас шесть человек посадили в заражённые машины - и мы работаем!..   
   Он сразу:
   -  С этим вопросом отдельно подойдешь!
   -  А откуда вы взяли, что машина у вас заражена?, - спросил он меня потом.
   Я рассказал ему всё, как было. И говорю:
   -  Товарищ генерал, вот мой отец  в  сорок  первом  году  шёл  в бой - разве он знал,  что его убьют!? А мы знаем, что заражаемся ежеминутно и ежесекундно!..Это что, продлит нам жизнь?..»
   Он тогда похлопал по плечу и уже другим тоном, ласково заговорил:
   -  Ладно, парни, по семь окладов я вам сделать не могу, но что получили повышенную радиацию - запишу!..
   После этого разговора нам выдали и персональные дозиметры-накопители.
   Конечно, больше всего досталось майскому призыву. Они вообще работали и не знали - ни накопителей, ни респираторов! Да и простых дозиметров не хватало... Хотя, правда, в мае территория вокруг станции ещё не была такой грязной. Радиации ещё не было столько накоплено... А сейчас!.. Саркофаг построили. Но в нём всё варится!.. Выбросы продолжаются!.. Радиация вокруг накапливается!..

    «А Я ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОПАДУСЬ!..»           

    Об этом старшине - водителе в строевой части мне рассказывали со смешанным чувством - уважения и сожаления. Человек был на крыше 3-го энергоблока станции, очищал её от радиации, работал на дезактивации деревень, на укладке нового асфальта дорог поверх старого, радиоактивного. Ему объявляли благодарности. Но потом он напивался, попадался на глаза какому-нибудь начальнику - и всего лишался - и благодарностей, и премий, и дополнительных оплат.
    К нам, в строевую часть, сдавать деньги на проезд 50-ти солдат в плацкартном вагоне, он  также пришёл уже неестественно возбужденный. Глаза мутные. Лицо красное, в пятнах.
   Жалуется:
   -  Не везёт мне! Другие пьют и ничего. А я - чуть выпью - обязательно попадусь на глаза командиру!
   Я заметил, по-дружески:
   -  Слушай, но если ты выпил — обязательно надо лезть на глаза начальству? Ляг где-нибудь, проспись, потом уже и выходи!..
   -  Ну, как, «проспись»?, - возразил он. - Мне же работать надо!..
   Старшина - водитель сдал деньги, по два рубля за каждого увольнявшегося солдата, всего более ста рублей, взял расписку и ушёл.
    Мои коллеги по строевой части за него потом заступились:
   - Между прочим, это единственный старшина, у которого все документы всегда в полном, буквально, в идеальном, порядке, - заметили мне. - Вот и сейчас, посмотри список: все фамилии чётко написаны, всё оформлено аккуратно, все нужные документы приложены!..  Вот все бы так!..

                                         *       *       *
   Меня интересовало всё, чем жил личный состав полка.  Какие  он выполнял работы?  Как они были организованы? Как был организован быт, отдых, чем занимались люди в свободное время? Ещё раз говорю, меня интересовало абсолютно всё. Даже самые, может быть, незначительные мелочи, мне казались важными, поучительными, достойными того, чтобы о них рассказать, над ними задуматься, сделать  необходимые для всех нас выводы. В противном случае, убеждён был я, катастрофы будут повторяться снова и снова и будут бить нас по  голове до тех пор, пока мы не поумнеем. Но должны же мы когда-то поумнеть! Только вот вопрос: когда? И сколько ещё нам надо для этого Чернобылей?

   НЕСТЫКОВОЧКА

   Третий энергоблок на Чернобыльской атомной станции вплотную примыкает к четвёртому. Когда взорвался реактор четвёртого блока, обломки здания, оборудования, бетонные куски, арматура, даже графитовые стержни реактора в большом количестве обрушились на крышу соседнего, третьего, энергоблока. Четвёртый энергоблок спрятали в саркофаг. Ликвидаторам поставили задачу: очистить крышу третьего энергоблока от радиоактивного «мусора».  
   ...До сих пор вижу перед глазами длинные, многостраничные списки участников работ на крыше 3-го энергоблока станции. Работнику строевой части штаба полка, посмотреть эти списки было не сложно.  
   Сразу бросалась в глаза одна явная, мягко, так скажем, «НЕСТЫКОВОЧКА»: возле каждой фамилии стояла одна и та же цифра: 22 рентгена. Якобы такой дозе облучения подверглись все работавшие на крыше станции люди. - «Ну, не может быть, чтобы у всех было ровно по 22 рентгена! Какая-то странная, «средне потолочная» цифра!..»
   Коллеги пояснили мне, что вышестоящим начальством было запрещено в официальных бумагах указывать более высокую степень облучения. Во-первых, потому, что получившим такие дозы солдатам, по закону положено было предоставлять (по месту основной работы), как минимум, семикратный оклад и многие другие льготы. А во-вторых, возможно, и потому, что организаторов работ на крыше, допустивших высокие дозы облучения личного состава, надо было тогда сразу наказывать...  
   Это было похоже на правду.
   Дело в том, что ликвидаторы работали на крыше в разных местах. В этих местах была разная мощность радиоактивного излучения — от 1800 до 800 рентген в час. Парни работали на крыше разное количество времени с перерывами — от одной-двух и даже до пяти минут.
Несложно посчитать, что поработав всего минуту, притом, в самом «благополучном» месте крыши, человек получает радиоактивный удар в 13 и более рентген. За одну минуту! А если человек работал, скажем так, в более «неблагоприятных» местах крыши? И не одну-две, а три - пять минут?..
                           
      ГОТОВЛЮ ВОПРОСЫ
   ...К беседам с участниками работ на крыше 3-го энергоблока я готовился тщательно. Заранее составил вопросник. Сначала ходил с этим вопросником по ротам. И, с разрешения командиров рот, разговаривал в казармах с ликвидаторами. Потом, прослышав про мой интерес, люди стали сами приходить ко мне со своими рассказами уже непосредственно в строевую часть штаба полка.
   В моём вопроснике значилось более ста вопросов.
   Была ли в работах на крыше, по мнению их участников, единственная необходимость? Обязательно ли было заставлять людей лезть именно в радиоактивное пекло, с уровнем радиации в 1000 и более рентген в час? Или можно было организовать эти работы без участия людей? Были ли задействованы в этих работах какие-то роботы, какая-то техника с дистанционным управлением? Или у нас по-прежнему считается, что робот - удовольствие дорогое и что гораздо дешевле - живой человек? По армейской пословице о том, что «два солдата... заменяют экскаватор!»
   Как именно были организованы на крыше работы живых людей? Кто руководил личным составом полка - там, непосредственно, в Чернобыле?, - офицеры полка, или же это были «чужие» офицеры - руководители чернобыльских работ? Как доводили до сведения каждого его конкретную задачу?
   Какова была подготовка личного состава полка к работам на крыше - моральная, материально-техническая? Чем и как обеспечивалась безопасность людей от радиоактивного заражения? Каким образом объявили о начале работ на крыше? Когда? Где? Кто?
   Где селились солдаты — на станции, в Припяти, в Чернобыле, когда туда приехали? Где спали?, отдыхали? Где и как  питались? Где и как справляли свои естественные потребности?..   - И так далее, и так далее...
   Ответы опрошенных людей во многом совпадали. Поэтому приведу рассказы только четырех участников.

    «ВСЕ ОСТАЛИСЬ СТОЯТЬ НА СВОИХ МЕСТАХ...»

   Старший лейтенант запаса, Александр Ч. (пять раз поднимался на крышу третьего  энергоблока):
   В нашей роте РПТ о предстоящих работах на крыше объявили 19 декабря. Всего за два часа до отъезда. В 10 часов объявили, а в 12 мы уже отъезжали. До этого были разговоры, что возможно нам придётся работать на крыше, так как там уже работали другие. Слышали отзывы, что работали они хорошо. Но на политзанятиях речь об этом никогда не шла - только в неофициальных разговорах.
   Построили полк. Объявили, какому количеству людей надо ехать. Предупредили: дело добровольное. Если кто не хочет или не может по состоянию здоровья, или чувствует в себе какую-то неуверенность, сделать шаг вперед. Но все остались стоять на своих местах.
   В 12 часов погрузились на крытые грузовые машины, поехали. В первый день отправилось 60 человек. Первой шла медицинская машина, за ней три грузовика с солдатами, колонну замыкала водомаслогрейка. Я ехал на ней вместе с водителем. Пол-второго дня были уже на  переправе, около трех  -  на  станции.
   Вся организация работ осуществлялась на месте. Здесь, в полку, ни техническая, ни моральная подготовка личного состава к работам на крыше не велась. Вместе со всеми на  станцию отправились комполка и нач.по. (начальник политотдела). Начал падать снег. В пути намерзлись.
   С переправы попали прямо на станцию. Часть людей на  крыше уже работала. Мы ждали своей очереди, сидели. Сначала ждали на самой станции, потом в автобусе. Но в первый день очередь до нас не дошла. В семь вечера мы были в местной школе, в Чернобыле. Её оборудовали под казармы, а ещё раньше она была  дезактивирована. В некоторых классах  стояли столы. Одна койка была на три-четыре человека. Вообще, рассчитывали, что спать мы здесь не будем: пропустят нас через крышу и назад, в свою часть.
   Но получился сбой: после взрыва станции, на крышу третьего блока упали огромные плиты и буквально вплавились в бетон. Попытались их сорвать тросами, не получилось - троса лопались. Пытались направленным взрывом разрушить - тоже не получилось. Остановили взрывы. Связались с киевским институтом для того, чтобы оторвать плиты с помощью взрывцемента. Но пока суть да дело - нам поручили расчистить крышу от других предметов.
   Плиты взрывали на второй день нашего прибытия. Мы в это время были на станции, но на крышу нас снова не пустили.
   Спали опять где и как придётся. Снимали двери, щиты. Спали на досках. В школе еду готовили в полевой  кухне. Сначала давали гречку, потом, ночью, уже первое блюдо.
   На станции есть нельзя. Пить — тоже нельзя. Ели в школе только утром и вечером.
   Туалет? Нам сказали: «Где найдёте!» - Пришлось использовать под туалет подсобные помещения самой атомной станции...
   На крыше 3-го блока станции мы начали работать только на третий день, 21 декабря. В пять утра - подъём. Позавтракали. Приехали на автобусах, когда было ещё темно. Основная  масса людей свои часы оставила здесь, в части. Я часы оставил. А вот кольцо обручальное снять забыл. Хотя, предупреждали: золото быстро становится радиоактивным...
   За два этажа до подъёма на крышу, мы одели резиновые сапоги. Но размеры были  маленькие и кто в них не влазил, оставались в своих сапогах. А сверху - сапоги-чулки. На своё солдатское ХБ сверху одевали также чёрную  робу. Предыдущая партия работавших на крыше, её, конечно, уже заразила, но одевать что-то было надо.  
   Сверху одевали свинцовый жилет: свинцовая полоса с дыркой для головы - закрывает только грудь и спину до пояса. По бокам оставалось открытое пространство до 10 сантиметров.  
   Вес свинцовой полосы - 20 - 25 килограммов. Толщина - 2 миллиметра. Поверх свинца одевался резиновый халат. Двойной, на перехлёст. Один спереди - сзади лямки застегиваются, другой — сзади, застегиваются лямки впереди - и всё. На голову одевался матерчатый шлем, на глаза - очки, да респиратор матерчатый на лицо. Резиновые халаты были ниже колена, почти до сапог.

   В РАДИОАКТИВНОМ ПЕКЛЕ

   Вот так оделись 19 человек. Поднялись на самый верхний этаж, под крышу. Подвели к  столу со схемой крыши, показали зоны нашей работы. Рассказали, где какие уровни радиации. Где лестница, где дыра. (До этого, на третьем этаже нам показывали макет станции и на нём поясняли наши задачи). Рядом, в комнате, стояло шесть мониторов — по ним показывали радиоактивный мусор который нам предстояло убирать с крыши.  
   Как замполит роты, я был первый в списке для выхода на крышу. Зашёл в эту комнату.   Камерами по монитору показывают: "Выйдешь из лаза на крышу, пойдёшь налево, возьмёшь любую доску и бросишь за парапет - куда  упадёт".  
   По пожарной лестнице через лаз поднялся на крышу. Подбежал: одну доску схватил, а там металлический уголок зацепился, не смог вытащить. Схватил другую, бросил за парапет.
   (На схеме показывали: «Будь осторожен: за трубой 1800 рентген, туда не ходи! В других местах уровень пониже, работать можно..." - Гору мусора: хлам, металл, куски бетона, графита, прутья, доски - всё это показывали по монитору. Предупреждали, что в досках торчат гвозди, стопятидесятки, чтобы не порезал ими руки или ноги).
   От лаза до горы мусора - около восьми метров. Руки в резиновых перчатках. Схватил, примерно, 20-ти килограммовую доску. От места, где она лежала до парапета, примерно, полметра. Бросил. И тут же команда по громкоговорителю: "Назад!"
   На крыше в первый раз пробыл, примерно, 20, максимум, 30 секунд. Спустился вниз.  Пожарная лестница скользкая (переходы от одной площадки до другой по деревянным настилам).
   Вообще, порядок на крыше такой: выводной доводит до дыры, по радио сообщает, что  такой-то у лаза. Даёт команду: «Пошёл!» - Идёшь, выполняешь работу, у лаза тебя опять  встречает выводной. По радио докладывает, что все люди с задания вернулись. Руководитель  даёт команду: "Веди назад!"
   Спускаемся на первый этаж. Попадаем на уровень зала. Здесь стоит корыто с дезактивирующим раствором: сапогами в него, моешь: сапог - об сапог. Потом становишься на решётку. Вода стекает в корыто. У тебя сразу забирают оба индивидуальных дозиметра. Я  даже  не  успел посмотреть сколько там было.
   Не переодевались, стояли, ждали команды. Минут через 10 нам вернули дозиметры и мы во второй раз пошли на крышу, к этой же куче мусора. Стали сбрасывать: шифер, металлические уголки, доски, куски дюраля. Последовала команда: "Возвращаться!"  
   Опять всё тоже. Забрали у всех дозиметры и опять никто не успел посмотреть, сколько на них.  Второй раз я пробыл на крыше 2 минуты.
   Третий раз ходил на крышу, примерно, через час - полтора. По монитору нас вывели к двери на крыше, где написано: "Осторожно: радиация!" Мы подтянули к этой двери металлический трос и зафиксировали его.
   В  четвертый  раз  поднялся  -  мы  подвязали металлический трос к веревке. И только на пятый раз эту дверь сбросили вниз.
   За пять выходов на крышу, я только один раз одевал очки, в остальные - забывал. Никто это не контролировал и мне не подсказывал.
   Что ещё интересно. Индивидуальные дозиметры-накопители организаторы работ на крыше прятали ликвидаторам за свинцовую жилетку, чтоб меньше показывал, в то время как голова, руки, ноги, нижняя часть тела человека, оставались открытыми.
   Ещё что меня поразило: сосновый лес на станции, в Припяти и на выезде из Чернобыля стоял не зелёный, а весь красный и хвоя изогнута к верху.
   И ещё. На станции все местные работники ходили в респираторах, а прибывшие солдаты - без них. Командир роты достал только два респиратора: себе и мне. Я ему говорю: "Нет, одевать не будем! Стыдно будет перед солдатами ходить в них!.."
   В школе мы спали на стульях, или отрывали от стен классные доски и спали на них. Один, небольшого роста солдат, спал в шкафу. А один каждую ночь, почему-то именно в 4  часа утра, падал с доски.
   Роботы на крыше были. Наш робот - «Таракан» использовался для замера радиации, а импортный - для тяжелых работ.

   «Я СЕГОДНЯ НА «НАТАШКУ» ДВА РАЗА ЛАЗИЛ!..»

   Николай М., Виктор Ч. (рассказывали, дополняя, а иногда и перебивая друг друга):
   Мы уехали на станцию 18-го вечером после ужина, на нашем легендарном «Пазике».
   Подъехали утром к школе. Расположились, сняли вещи, позавтракали. Потом погрузились на грузовую машину и - на станцию. В 8 утра были уже там.
   Поднялись на верх. Нас разбили по тройкам. Проинструктировали. Объяснили по схеме: где и что брать, куда бежать и бросать.  Нам достался сектор «Наташа». Затем подвели к мониторам: на одном - общий план, на другом - детали. Каждому ставилась конкретная задача.
   С проводником поднимались к лазу: по два, по три, по четыре человека.
   Выскакиваешь на крышу с распахнутыми глазами! Хватаешь инструмент. Бежишь в свой сектор. На тебе более 20 килограммов, сердце колотится, пот льётся!..
   Самая высокая радиоактивность была в секторе «Маша». Там в некоторых местах более двух тысяч рентген было. Затем, по убыванию радиоактивности шли «Наташа», «Катя» и последняя «Лена» - в ней около 800 рентген.
   Минут пять работали: ломами, лопатами, метлами. Убирали всё: шлак, бетонные осколки, железо, графит, трубки, куски металлических уголков. Сначала убирали крупные предметы, потом помельче и подметали.
   По монитору  контролировали. По громкоговорителю руководили, подсказывали:
   «Не суетитесь!»
   Или наоборот:
   «Быстрее!»  
   «Взяли контейнер! Отнесли!.. Время есть, можно ещё парочку отнести!»
   Если на крыше работали четверо, увлекались, то их останавливали:
   «Первый «Наташа» - в укрытие!» и т. д.  
   Тот, кто первый вылазил, тот первый и заходил обратно.
   Когда там работаешь, ни о чём не думаешь. Только видишь что лежит и соображаешь: как быстрее схватить и побольше убрать. По сторонам смотреть некогда. Первые пять минут пролетели - не заметил. Внизу срываешь маску, чтобы отдышаться, нам говорят:
   «Подождите, не раздевайтесь!»
   Тебя ставят в  ванну, дозиметрист проверяет наружный фон. Через пять-десять минут опять на верх.  
   Во второй раз действовали уже более уверенно. И время тянулось долго. Делали тоже самое. Слышим:
   «Всё ребята, отбой!»
   Мы все отметили: дозиметры у нас на теле прячут под свинцовую защиту, в то время, как большая часть тела остаётся открытой. Как только спускались с крыши - дозиметры у нас сразу забирали. Сказали, что за два выхода на крышу каждый из нас получил по 20 рентген. Но сколько на самом деле — никто не знает, индивидуальные дозиметры-накопители никому не показывали. Реально полученная доза облучения для каждого из нас стала самой большой военной тайной.
   Со станции нас повезли сначала в школу. А после обеда - уже сюда, в свой полк.  

   «ВЫ ГЕРОИ! И КАЖДЫЙ ИЗ ВАС БУДЕТ НАГРАЖДЁН!»

   Назад ехали все возбужденные, вспоминали всё, как интересное кино:
   «Напишу жене своей, что я сегодня на «Наташку» два раза лазил! То-то будет ревновать!..»
   В части нас сразу окружили.
   «Ну, как там крыша?»
   «Что там?»
   «Чего не  посмотрел?..»
   «Вот сам пойдешь и посмотришь!».  
   На станции воздух казался не таким как здесь, а более тяжёлым. И было ощущение, что в твоей жизни происходит что-то невероятное - новое, неизведанное, неиспытанное. Больше всего боялись неизвестности.    
   Начальник чернобыльской оперативной группы, генерал-лейтенант, спрашивал:
   «Как настроение»?
   Отвечали:
   «Бодрое»!
   А  он:
   «Парни! Вы выполняете важное правительственное задание! Вы герои! И каждый из вас будет награждён!»
   Когда спускаешься с крыши - весь  мокрый! А там стоит минеральная вода для желающих, все хватают, жадно пьют!.. Потом к школе подъехала автолавка: пепси-кола, печенье!..
   Когда слез с крыши, самое сильное впечатление - вздох облегчения. Когда ехал на станцию, знал, чувствовал: в жизни происходит что-то сверх естественное!.. Конечно, раньше дезактивировали деревни, возили в могильник заражённые предметы. Но теперь это всё казалось такой мелочью!.. А вот когда с крыши слез, странное чувство испытал: будто амбразуру закрыл собой и остался жив! Гордость, усталость, даже невольные слёзы...  
   Погода была ясная, солнечная, сухая и морозная!..
   Когда посылали людей на крышу, предупреждали: «Не проявляйте никакой инициативы! Сказано: убрать этот объект, убирайте именно этот! Увидишь, лежит не запланированное, побежишь - мы  тебя остановим! Сделаешь лишнее - накажем! Бравировать здесь не надо!»
   Волновались больше всего о том, что вдруг заставят что-то сделать, а ты не сделаешь. Боялись неизвестности. Сказали:  на  крышу! А  конкретно - что и как - не понятно. Это вот как на заводе. Первый раз пришел я на НЭВЗ, стал варить раму -это основа для электровоза. Старики стоят,  смотрят - а ты стараешься не опозориться - чтобы не стыдно было. Так и здесь:  волнение было перед началом, а вот страха я ни у кого не видел...
   Позднее мои коллеги по строевой части рассказывали, что третий взвод роты, откуда были эти два парня, на крыше действовал исключительно слаженно, чётко, безукоризненно.
   Командир взвода, лейтенант П., сам несколько раз был на крыше, получил от руководителей работ благодарность. Но на третий день, после возвращения  в часть,  лейтенант неожиданно ушёл в самоволку.
   Кинулись искать: куда делся - взвод остался без командира!..  Не нашли. А через три дня сам  объявился.
   Спрашивают:
   «Ты  где был?»  
   Отвечает:
   «Проверял себя как мужчину».
   «Ну и как?»
   Отвечает:
   «Прекрасно!.. Работает!..  И ещё как!..»
   Но несмотря за все заслуги, лейтенанта наказали...
 
       «СЛИШКОМ МНОГО НАЧАЛЬНИКОВ...»
       Виктор  Г.:
   ... Сделали трап на крышу из досок. Снег выпал. Ноги скользят. Думаем:
   «Твари безмозглые! Неужели не догадались прибить поперек досок ребристые палки, чтобы хоть опереться на них можно было». Но кому это надо? Начальству - нет, ноги скользят не у них же! Предупреждают только: «Не спешите! Осторожно! Доски скользкие! И всё!..»  
   Крючья выдали одно лепестковые. Ими неудобно брать куски радиоактивного  графита. Объясняют задачу: «Кусок графита убери и уходи!» - А как его убрать — руками? Начал его ковырять, а там целая куча графитовая образовалась. В общем, кое-как зацепил кусок и бросил в яму.
   Сирену дали: «Возвращайтесь!» Но назад бежать было труднее, чем на крышу. Телекамеры стоят. Свет - в глаза! Ничего не видно! Можно было легко подскользнуться, споткнуться о предмет, упасть.
   Но, слава Богу, у меня всё обошлось.
   ...Дыра 50 х 30. Во второй раз крючком одно лепестковым схватил графит, другой солдат помог мне лопатой - бросили. Я пробыл полторы минуты.
   Когда в третий раз поднялся на крышу, согнулся и побежал. Добежал. Поискал  инструмент глазами. Нашёл. Взял кусок графита и бросил в яму. Около этой ямы была куча мусора, стал сбрасывать её вниз. Взвыла сирена. Продублировали голосом: «Лена! Лена!  Возвращайтесь!»
   Амуницию, один солдат прибежал, снимает и тут же, без дезактивации, её одевает другой.
   Назад мы ехали в не дезактивированной одежде. Я всю дорогу не снимал респиратор.
   В Чернобыле, в школе, смотрю, нет ничего: ни кроватей, ни места. Глядь, классная доска висит! Сорвал её. Пришлось спать на доске. Я  уже  не  говорю,  что остался без обеда. И всё это, на мой взгляд, потому, что слишком много начальников! Своему начпо говоришь о каких-то организационных недостатках, а он: «Извините, парни, мы тут не командуем..» - Хорошо, не командуешь, так хоть объясни тем, кто командует! Нет. Боится. Не хочет лезть на рожон. А отдуваются солдаты!..
   Я сделал вывод: «Чем больше начальников, тем больше бардака!»
   В зале управления на третьем блоке, стоят генералы! Полковники! Все кричат! Все командуют! Кого из них слушать? На кого ориентироваться?..
   У одного парня из носа пошла кровь, а он уже приготовился к выходу на крышу.
   Сразу стали кричать на него:
   - Почему не предупредил, что у тебя кровь может пойти!?
   Он говорит:
   - Я предупреждал, но никто на это не обратил внимание.
   Его тут же с гневом отстранили...  
   У другого солдата сердце прихватило. Обмяк весь. Его сразу раздели, оттащили в сторону, а его амуницию одели на меня...
   До того как пустили на крышу солдат, там работали три робота. Два наших и один  немецкий. Наши в конце - концов застряли, у немецкого соскочила гусеница. Но роботы сделали основную работу: сняли наиболее мощную радиацию, а её, говорят, поначалу на «Лене» было до полутора - двух тысяч рентген. Когда работали мы, в среднем, было уже 700 - 800, хотя в некоторых местах крыши радиация по-прежнему была очень высокая — нас предупреждали не подходить к этим местам...

    У ВОЕННЫХ ВОТ ТАК - ВСЯ ЖИЗНЬ!

   Новый, 1987 год, я встречал в «мёртвой» зоне Чернобыльской АЭС.
   Мы купили несколько открыток и решили от имени своего строевого отдела поздравить  всех руководителей части - кадровых офицеров полка. Нам их как-то было жалко - чисто по-человечески. Мы в полку люди временные. Послужим, и опять все будем на гражданке. А им - вот так - всю жизнь.
   Сделали подписи, отпечатали на машинке, продумали церемонию.
   И вот заходит нач штаба, подполковник Сафин - непосредственный наш начальник. Мы - все шесть человек - вдруг неожиданно для него разом встали (чего раньше никогда не было), вытянулись в струнки. Олег - помощник начальника штаба, старший лейтенант запаса, несколько приподнятым, торжественным голосом объявил: «Товарищ подполковник!  Вверенная вам строевая часть штаба полка поздравляет вас с Новым годом!» - Пожал ему руку, вручил открытку, а мы все разом, дружно зааплодировали.
   И вдруг случилось для нас неожиданное: Сафин растерялся, покраснел. Из строгого,  подтянутого  подполковника, в одно мгновение, превратился в простого человека. Такого, как и все мы, которого, как и нас всех, загнала судьба сюда, в район  Чернобыля. Он покраснел, глаза его увлажнились, стал всем пожимать руки, поздравлять, желать здоровья, семейного благополучия, всего хорошего. И наконец добавил: «А самое главное, парни, желаю вам не попадать больше сюда!»
   Потом зашёл зам. ком. полка по тылу. Наше поздравление и открытка произвели на него такое же магическое воздействие. Он так расстроился, что попросил: «Не могу, ребята, дайте сигарету!» - Потом сказал: «Вы третьи, кто меня поздравил: из дому пришла открытка, командир поздравил и вы...».
   Командир полка долго был занят. Наконец, завершив дела, они втроем (с нач. штаба и зам. по тылу) собрались в баню. Олег попросил: «Товарищ подполковник,  зайдите в строевую часть на минуту». - Ком. полка вошёл. Олег тихо скомандовал: «Встать!» - Мы вытянулись как струны. Олег произнес короткую речь, вручил открытку, мы зааплодировали. И опять магическое превращение. Подполковник стеснительно заулыбался: «Это что - мне?.. Да вы что, ребята!.. Да я не  достоин!.. Слушайте!.. Нет!.. Ну, спасибо! Спасибо вам огромное! Хорошие вы парни!  Спасибо!» - Покраснел. Смущённо поздравил всех.
   Около входа, на улице его ждали нач. штаба и зам. по тылу. Ждали долго. Видимо ком.  полка побежал к себе в кабинет, выкурил сигарету, успокоился и только тогда вышел.
   Нам было приятно видеть, как нашим поздравлениям радуются люди. И мы поздравили ещё начфина, начальника секретной службы, начальника технической части и многих других. Потом все ушли в кино, я остался один. У меня домашнего телефона не было — Лилию и детей поздравить не мог. Попытался позвонить домой, отцу и маме — у них телефон был.  Бесполезно. - «Идите, смотрите телевизор, - сказала телефонистка. - А завтра днём поздравите своих родных. Сегодня слишком много заказов. А телефонисты ночью отдыхают...» - Я поздравил её.
   В одиннадцать вечера в кабинете строевой части собрались почти все: Вася, Витя, Саша. Без двадцати двенадцать прибежал Олег. Налили мандариновый напиток в одну большую полиэтиленовую кружку. Послушали поздравление Горбачева, и, когда куранты начали бить 12, по очереди распили напиток, каждый произнеся короткий тост. А потом кинулись поздравлять друг друга: «Всё! Ушёл! Ну его!.., этот 86-й, чеканутый год! Слава Богу!.. 87-й должен быть лучше! Дембельский!..  Год  зайца!..»
   Сидели, говорили, вспоминали долго. Пол-второго ночи, оставив в штабе одного Василия, пошли «домой». По дороге заглянули в столовую. Там работали два телевизора. За столами и около стены сидели десятка три солдат, смотрели новогоднюю программу. Примерно такая же картина была и в ленкомнате. На столах лежали яблоки, печенье, шоколадки, большие фирменные пряники. Но никто их не трогал. Грустноватая картинка.
   «Дома» - в палатке-казарме - обстановка была почти обычная. Разве что больше обычного было подвыпивших солдат. Часа в три ночи, когда я уже задремал, наш старшина, Миша, в тельняшке, в очках и с бородой, как у средневекового поэта Насими, обычно тихий, спокойный и безвредный - тут вдруг почему-то решил проявить себя и сделать  перекличку. Нетвёрдо  стоя  на ногах и шатаясь всем корпусом тела, он взял свою «бухгалтерскую» книгу со списком личного состава казармы, включил большой свет и, сильно заикаясь и икая, начал читать фамилии.
   Но свет  выключили. Он его опять включил.
   Включение-выключение продолжалось бы ещё неизвестно сколько. Но со второго яруса койки вдруг вскочил разъярённый Павел из Каменска - всегда спокойный, степенный, и почему-то очень напоминавший мне Гришку Мелехова из "Тихого Дона", - подбежал к  выключателю, схватился  за  электропроводку  и  вырвал её с корнями.
   Свет погас. И мы заснули.

   ВОПРОСЫ НЕ ПО СЛУЖБЕ

   В первой половине дня Нового года у нас в отделе долго сидел нач. штаба.  Сафин  Рафкат  Абдулхакович. Этого человека в полку все любили. Настоящий военный! Всегда бодрый,  энергичный! Команды лёгкие, чёткие, отрывистые. Увидит в штабе кого-нибудь неопрятного,  сразу: "Почему не подстрижен!?" - Но человек добрый и даже деликатный, хотя и не  показывал виду. Как-то он зашёл к нам в казарму, увидел солдата на койке, побеспокоился: "Опять Совенко спит!  Вы его хоть поворачивайте время от времени, а то у него пролежни будут!"
   От Сафина я услышал оптимистический афоризм: "По мере увеличения срока службы,  грудь для орденов становится всё уже, а задница для битья - всё шире!" - Произнёс он его  торжественно, как наставление молодым и неопытным. В первый новогодний день Сафин также охотно шутил, было видно, никуда не торопился.
   Я спросил:
   - Товарищ подполковник, можно вопрос не по службе?
   - Если шкурный, то после шестнадцати часов. Все шкурные вопросы - после шестнадцати!
   -  Нет, у меня  другой.
   -  Ну, давай.
   -  Вопрос такой. Вот у всех людей, которые заняты каким-то делом, помимо цели, есть ещё и наслаждение самим процессом труда. Например, я пишу статью, беседую с людьми, езжу, смотрю, познаю  мир и мне приятен сам процесс. А вот у вас как? Есть что-нибудь подобное?
   Он ответил  сразу:
   - В каждой работе есть какое-то удовлетворение.
   - А вот какое может быть удовлетворение у военного? От самого процесса его службы, причём обычной, будничной?
   Он подумал.
   - Когда я учился в училище, в академии, ходили в атаку. Десятка полтора танков,   фейерверк, взрывки - красиво! Возбуждение такое необычное. Было чувство приподнятое и сам процесс доставлял удовлетворение.
   - Товарищ подполковник, - спросил Саша, - а вот почему вы вообще пошли в армию, чем она вас привлекла?
   - В армию я пошёл, чтобы облегчить матери жизнь. Детей у нас было много. Братья,  сёстры. Отец у нас умер. Ну, и чтобы матери легче было на один рот кормить - пошёл в армию.  Я учился хорошо и мог бы поступить в любой институт. Я и поступал в училище с расчётом: в июне экзамен в училище. Не поступлю (а наплыв в военное училище тогда был большой; это сейчас не идут, училища пустые, а тогда было шесть человек на место). Не пройду в июне в  военное училище - подам документы в институт, а там экзамены в августе. Но поступил. И уже 18 лет в армии.
   - А вот ещё такой вопрос, товарищ подполковник. - У каждого человека той или иной  профессии виден итог работы. Вот у меня, например, дома - опять же, газетные вырезки. Все не собираю, но наиболее лучшие публикации, которые мне самому нравятся, откладываю. Их накопилось уже много. Подумываю о книге. А вот у вас, у военного - какой итог вашей работы?
   - А что, разве не видно?
   - Ну, это в общем. А конкретно, у вас?
   У меня тоже - если всё идёт хорошо, всё ладится, документы в порядке, солдаты нормально служат, выполняется намеченное - вот итог - приятно. Если видишь: человек  старается, работает на совесть - приятно, а если замечаешь - филонит, то и настроение от этого падает. В чём то, значит, сам не доработал... А вообще, обидно. На военных смотрят сейчас,  как на бездельников, как на дармоедов - это же не справедливо. Диалектика такова: хочешь, чтоб был мир - готовься к войне. Но мало кто это понимает. Раньше на военных смотрели с  уважением, с любовью, с гордостью. А сейчас, даже в троллейбусе едешь, а на тебя косятся как на чуму. Зарплата каких-то 300 рублей. А ведь у нас не то, что на производстве: от сих до сих.  Я вот, например, уже шестой раз встречаю Новый год в отрыве от семьи. А возьмите аварии. На Чернобыле или в любом другом месте - кто принимает на себя первый, самый тяжелый удар? Военные! Гражданский разве пойдёт? А здесь - приказ - куда денешься.
   Я заметил:
   Вообще-то военные на Руси издревле были в почёте. Сейчас да, отношение к ним неправильное. Но во все времена защищать Родину считалось самым славным, самым благородным делом! Не случайно же наиболее почитаемыми былинными героями у нас стали люди служивые - Илья Муромец! Добрыня Никитич! Алеша Попович!..

   ОРГАНИЗАТОР ПОРЯДКА

   Сколько у нас в части интересных людей! Вот, к примеру, подполковник Зайцев. Командир второго механизированного батальона. Невысокого роста, но плотный, подтянутый,  аккуратный - на него всегда было приятно посмотреть. Образец  настоящего  военного!  
   Кажется, что ему ни поручи - всё выполнит чётко, аккуратно, добросовестно. Куда его ни  назначь, хоть в самое захолустное место, где полный раскардаш - через пару - тройку дней -  там  уже  обозначится  порядок. И, вдобавок ко всему, человек, кажется, очень совестливый,  порядочный. И, в силу этого, легко ранимый, даже, как будто, лично - беззащитный. Во всяком  случае, мне всегда хотелось ему в чём-то помочь и перед кем-то за него заступиться. От чего  это чувство возникало - я не понимал. И вначале думал, что оно только у одного меня такое. И  что, может быть, оно обманчивое?  
   Спросил у Вити, Саши. Они подтвердили: да, у этого батальона - самый лучший порядок.  Во всём! Всё чётко расписано. Никаких вопросов, никаких недоразумений. Из других батальонов то и дело прибегают: "Ребята, а ну посмотрите, ефрейтор Рябыш когда должен из  отпуска вернуться?" Или: "Рядовой Петров когда прибыл в полк?"
   Во  втором  батальоне  таких вопросов нет. Там сами скажут: кто, когда, куда и зачем выбыл - в медсанчасть, в  командировку, в отпуск, или увольнение. -  Это  сказал  Саша.
   Витя добавил: "Подполковник Зайцев принял батальон в ужасном состоянии. Никакого  учёта в нём не велось почти полгода. За это время скопилось недостачи горючего почти на  одиннадцать тонн. Теперь хотят на него всё это повесить. А он молодец, написал рапорт, потребовал создать комиссию, провести расследование, куда делось горючее. Потому, что прими он батальон в таком состоянии, потом ведь придётся за всё отвечать. Предыдущий командир батальона уехал срочно. Сказал: приеду, сдам батальон и всё хозяйство. А там,  видно, тоже срочно получил новое назначение. А этому ничего не остаётся, как принимать под  своё командование то, что есть. Вот он и бегает теперь с рапортами. Мне его тоже жалко.   Мужик, по всему видать, толковый, порядочный. А командованию полка что за дело до  внутренних  проблем батальона. Оно ставит задачи - и выполняй, как  хочешь!..   

    ИСТИННОЕ МУЖЕСТВО

    Первого января к нам в часть приехала художественная самодеятельность из Брагинского Дворца культуры. Самодеятельность как самодеятельность. И даже не среднего уровня. Но слабенькие их выступления - робкие, осторожные, особенно в начале, - солдаты, забившие клуб до отказа и сидевшие вдоль стен, на проходах, на табуретах, принесённых с собой из палаток, - встречали такими дружными, такими громовыми и сердечными - от всей души - аплодисментами, каких, я думаю, не знали и не видели, наверное, даже и самые большие «звезды» нашей эстрады. От этих аплодисментов, казалось, лопается и взрывается сам воздух, а крыша клуба - приподнимается.
   Самодеятельные артисты, явно не ожидали столь горячего приёма. Поначалу они сильно робели и даже пугались таких аплодисментов. Понимали, что исполняют слабо и перед началом  даже предупреждали: мол, мы не профессионалы, а самодеятельность, исполнение у нас не профессиональное, но мы хотим просто доставить вам несколько приятных минут отдыха.
   Действительно, исполнение было слабым. Зато на слабое исполнение аплодисменты гремели столь мощные, что артисты робели, подозревая: уж не смеются ли над ними. Ведь явно: таких оваций они не заслуживают - так может быть это насмешка? Но нет, скоро  убедились: аплодисменты искренние, от души. Солдаты были рады уже одному тому, что в их, заражённую радиацией, «мёртвую», зону; к ним, нахватавшимся «радиков», «фабричным в халатах», согласились, хотя бы на полтора - два часа, приехать (притом, в первый новогодний день!) - «от туда», с другого, «чистого, мира», гражданские люди. Приехать по призыву своей души, добровольно, а не по приказу военкомата.
   Постепенно артисты начинали это понимать, осмелели, почувствовали себя раскованнее.  Особенно после того, как одна певица забыла текст, сбилась и начала снова.
   Зал затаился. Замер, явно волнуясь и переживая за певицу, боясь, что она не выдержит, смалодушничает, сбежит со сцены. И когда девушка еле-еле слышно дотянула, буквально договорила, песню до конца - зал взорвался рукоплесканиями, награждая певицу за мужество. Вот тогда артисты поняли, поверили, что им, самодеятельным, действительно рады! Что они - слабые, робкие, заикающиеся, неуверенные - действительно желанные здесь гости. Артисты осмелели и всё пошло отлично...

   «РУССКИЙ ЛЕС», ЖИВАЯ ДЕВУШКА, ПОЖАРНАЯ МАШИНА
       И... СОБСТВЕННЫЕ "АРТИСТЫ"

   "Когда делали полковой городок - это было ещё осенью - получили мы свою первую получку — её мы тут называем «гробовые», - рассказывал мне один солдат. - Был тогда тут маленький магазин - там только почтовые конверты, воротнички, носовые платочки, бритвенные принадлежности, ну ещё пачку печенья, да бутылку мандаринового напитка можно было купить. А один солдат, водитель с нашего полка, завёз вдруг в этот магазин одеколон - «Русский лес».
   И началось невероятное! За час-два весь одеколон был раскуплен! Брали целыми упаковками. Ящиками! И пока до командира полка дошло, что происходит - весь полк уже ходил на «ушах». И все пахли «Русским лесом»!..
   Потом вечером в полку откуда-то появилась девушка. Сначала у медиков, но они часа через два её выпроводили. Потом у химиков-дозиметристов. А потом выходят два парня из палатки по своим делам, глядь — молодая женщина стоит! Они её сгребли - и в палатку. Она не сопротивлялась... Страшненькая такая и пьяненькая была...
   Подходят те двое к одному солдату - на нижнем ярусе, говорят: «Витя, пойди пописай!» - Ну, Витя команду получил, встал и пошёл. Пописал. Приходит, хотел было лечь, глядь - а на кровате баба! Подумал: «Не с ума ли сошёл! Не может быть - только ведь вставал! Попробовал рукой: живая! Ноги, колготки! Сразу - прыг к ней. И понеслась!.. Утром её выпроводили.
   - Что ты! У нас тут свои такие артисты есть! Циркачи! Такие номера вытворяли! Один раз пошёл я в лес,- продолжал он свой рассказ. - Отошёл от части немного, смотрю - пожарка!  Мигалки сверкают - помчалась в сторону части. Думаю: что такое, не пожар ли? Прибегаю.  Нет, всё спокойно. Оказывается, просто наши ребята были в самоволке, а назад идти далеко.  Шопнули пожарную машину. Подъехали на ней к части, бросили её рядом и тайком вошли.  Разумеется, кто приехал - не установили.
   В другой раз утром старшина поднимается, выходит из палатки. Глядь - лошадь стоит, по-хозяйски привязана. Тоже кто-то ночью приехал на ней из самоволки.
   Потом в полку появился велосипед - и все катались на нём по очереди, как дети. Приезжали и на легковых: уходят далеко, назад идти лень, так что используют любой транспорт, всё что попадётся под руку...

   РАДИОАКТИВНЫЙ... «ВИТЯЗЬ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ»

   С  9 до 10 утра, раз в неделю, в полку - обязательный час политзанятий. Проходит он у  нас  по казармам. В этот час - занимаются кто чем хочет. Собираются группами и разговаривают. Кто - в домино играет, кто -  в покер, кто спит, кто курит, кто просто сидит отдыхает или читает книгу.
   Я заканчивал читать «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставелли.
   Когда Автондил с запиской от Нестан-Дереджан, приехал к Тариэлу, и, вместе они отправились к Фридону, решив подшутить над ним, выдав себя за разбойников, а потом обнялись с Фридоном и уже приготовились ехать в Катжети, чтобы освободить невесту Тариэла - вдруг один солдат говорит, кивая на меня: «Вот видите, все читают эту книгу! Значит я молодец, что принёс её со школы, а хотели сжигать!»  
   Я прислушался к разговору, и скоро выяснил, что и «Витязь в тигровой шкуре», которую я держал в руках и читал, и другие книги, лежащие на столе и тумбочках палатки, которые читали солдаты, также, как и книги полковой библиотеки - в основном из зараженных  деревень, где проводилась дезактивация.
   - Там одна такая богатая школа была! Сколько учебников! Сколько книг! И Толстой, и Достоевский, и Пушкин, и Диккенс, и Шекспир, и Чехов, и сотни томов Ленина, Брежнева. Большая советская энциклопедия, детская художественная литература! - всё это добро мы таскали, грузили и вывозили в могильник, всё закапывали. Сначала хотели сжечь. Потом говорят: нельзя. Пепел будет радиоактивный - развеется, заразит местность. Да и само пламя в воздух будет уходить радиоактивное. Поэтому решили: всё закапывать в могильник. Но - жалко! Я взял вот этого Шота Руставелли... Об этой книге я раньше только слышал. А прочитал впервые тут...
   Радиоактивного «Витязя в тигровой шкуре» в нашей палатке, по-моему, прочли все. Так  она и оставалась в ней, передаваемая от призыва к новому призыву, и ни у одного солдата не  поднялась рука выбросить её в могильник... Уезжая домой, я решил взять «Витязя» себе на память, в качестве чернобыльского сувенира. До сих пор стоит она в моей домашней библиотеке.

   «БУДТО ХОЗЯЕВА ТОЛЬКО ВЫШЛИ...»

   В Чернобыле солдаты нашего полка дезактивировали жилые кварталы.
   «Иногда просто странно было и жутко, - рассказывал один из них. - Заходишь в квартиру - никого нет, а всё стоит так, будто хозяева только вышли - всё красиво, уютно, чисто. Откроешь двери в шифоньере - платья, костюмы, рубашки, пальто, шапочки, свитера, в прихожке — аккуратно, в рядок, обувь. В сервантах - великолепная посуда, хрусталь. На книжных стеллажах - собрания сочинений в красивых переплетах, детские игрушки. На полах — ковры. На потолках -  красивые люстры.
   Ребята обычно сначала хохмили. Зайдут в такую богатую квартиру, рассядутся в мягких,  роскошных креслах, достанут сигареты, покурят, побалдеют. Потом поднимаются и начинают прямо с кресел на которых сидели. Распахивают окна, поднимают кресла - и в окно. А внизу уже КАМАЗ с высокими бортами. И прямо через окно или через балкон выбрасывается в кузов машины всё, что есть в квартире. Треск, грохот, звон расколотых и разбитых предметов. Всё это грузилось и вывозилось в могильник. В домах оставались одни голые стены, полы и потолки. Они потом должны дезактивироваться специальным раствором. Жалко было смотреть! Столько добра люди наживали годами и всё это хоронилось, засыпалось землёй.
   А ещё у нас был случай, когда весь полк накормили радиоактивным горохом. Получилось всё так: пришёл в полк гороховый суп в пакетах. Замерили, а у него - 01,6 рентгена. Надо было его выбрасывать. Но покрутились, покрутились - ничего другого нет. И не присылают. Люди голодные. Что делать? Загрузили его в котлы, сварили и съели.

   «ЛЕОПОЛЬД, ЗАХОДИ!»

   Есть у нас свой «сын полка» - кот Леопольд. Весь чёрный, а грудка - белая как манишка. Усы и брови тоже белые и торчат во все стороны. Важный такой. Морда широкая, глаза умные,  смелые.  
   Позовёшь его: «Леопольд!» - обязательно откликается: «Мяу!». И идёт к тому, кто позвал. Но в руки даётся редко.
   Обычно он ходит по казармам, как нач. штаба Сафин, с проверкой. В каждой палатке Леопольда встречают, как дорогого гостя: «О, Леопольд! Заходи, дорогой, пожалуйста!»  
   Леопольд не спеша проходит между рядов кроватей, поест, что дадут, однако голода явно не испытывает. Затем уходит в другую казарму, где вся картина снова повторяется.
   Когда Леопольд впервые вошёл в нашу палатку, его замерили на дозу:
   «Лазишь по мусорникам! Может, нахватался «радиков» и ходишь теперь, заражаешь других»! - замеряя Леопольда, высказал своё подозрение дозиметрист.
   Оказалось — нет. Кот был на удивление «чистым». Точнее, радиоактивность у него, как и у всех нас, была в пределах окружающего фона. Поэтому кота не боялись, гладили; когда давался - брали на руки.
   Если Леопольд подходил к тумбочке и начинал её обнюхивать, ему её сразу открывали, чтобы он посмотрел: нет ли там мышей. Мышей он ловил, но никогда их не ел. Как-то, за полчаса поймал две мыши и положил посредине казармы на самое видное место - вот, мол, полюбуйтесь, это моя работа. За  такое  трудолюбие кота Леопольда все уважали.

     ЖИВОТНЫЕ В «МЁРТВОЙ ЗОНЕ»

   Заговорили о кошках, собаках с Сергеем Лозовым, дозиметристом. Он часто выезжал в радиационную разведку по деревням.
   - Во многих брошенных деревнях кошки сначала были одиночные, каждая жила в своём доме. Потом стали объединяться в колонии, и жить все в каком-то одном месте. Летом ещё еды у них было достаточно, сейчас труднее. Когда мы отправляемся в разведку, обязательно везём им еду. Они нас ждут. Увидят людей, начинают кричать, жаловаться нам, буд-то это мы их бросили; а сами ползут к человеку, просят есть. Мы им обычно возим кашу. Они суетятся,  хватают, жадно глотают её и тут же опять вырыгивают - желудок долго был без  пищи, и, видно не мог сразу принять такое количество. Вырыгивают - и тут же опять хватают её, заглатывают... Смотреть на  это зрелище  очень неприятно и жалко животных.
   А собаки - умнее и злее!,- продолжал Сергей. - Одичали и стали опаснее волков. Именно потому что умнее. И злость-то у них, мне кажется, была от обиды на человека, за то, что он бросил их. Тысячелетия приручал к себе — и вдруг бросил! Было даже указание: собак отстреливать. Милиция собрала охотников - ходили по деревням и отстреливали.
   Но собаки быстро поняли: мало того, что люди их бросили, они стали на них охотиться, - и вовсе - ушли из деревень в лес.
   Однако, к человеку всё равно тянутся. Иногда едешь по дороге на машине, а они бегут за тобой с боку. Прячутся за деревьями и бегут. И бояться подбежать близко, и не уходят: помнят, что когда-то были они человеку друзьями и помощниками. И не понятно им, наверное, почему их, преданных ему друзей, человек бросил? И почему озверел до того, что стал охотиться на своих друзей и убивать?! - Вот так и сопровождают они нас,  порой, многие километры.
   Ходят стаями. У них там уже вожак есть - мордоворот такой огромный! Видели его много раз. Но никогда близко он не подходил!..

     ДРУЖНАЯ СЕМЕЙКА

  -  А вот совсем необычный случай. В одном деревенском доме, во дворе, жили штук шесть цветных курей, петух, две кошки и собака, Шарик, - большая такая дворняга, но добрая. И вся эта «семейка» жила вместе, в  одном дворе, очень  долго.
   Мы удивлялись: уже все животные во всех дворах поняли, что люди не вернуться. Кошки уже сбились в колонии. Собаки - в стаи. А в этом дворе жили все по-прежнему вместе. Все голодные, но друг на дружку не бросались.
   И вот когда мы приезжали - всё это «семейство» выбегало  нам навстречу за едой:  куры,  петух, собака, кошки - радуются, прыгают, визжат, кудахчут, мяукают, потом начинают суетиться, расталкивают друг друга и хватают еду. А мы их запомнили и стали  тогда  специально возить: курам - крупу,  хлеб;  кошкам иногда даже молоко;  собаке - кости с мясом из нашей столовой. Поклюют они всё это, поедят, собака и кошки приласкаются к нам,  и - что нас всегда удивляло - после этого, все опять уходили в свой  двор. Из дома - никуда! Чего ждут - непонятно! Наверное надеются, что люди вернутся. - Вот такая дружная «семья».
   Наверное и хозяева были такие же. Только где они теперь?..


    ЁЖИК ИЗ ЧЕРНОБЫЛЯ

   Сколько талантов служило в нашем полку! Люди не только добросовестно работали на ликвидации последствий аварии, но и жили полнокровной духовной жизнью. Обдумывали  своё житьё-бытьё, оценивали сложившееся положение, сочиняли стихи, песни, сами  исполняли их друг другу.  Ограничусь  лишь  несколькими  анекдотами  и  одной  песней.
         
                 Лиса:     
   Колобок, колобок, я тебя съем!
   Какой я тебе колобок, я ёжик из Чернобыля!

                                 *   *   *                   
   Мужик в Припяти купался. Вылез - плачет.
   Спрашивают:
   -   Ты чего?
   -   Да, трусы потерял! В воде растворились.
   -   Ну и хрен с ними!
   -   Так и хрен же с ними тоже!..

                                    *   *   *
   Генерал-лейтенант, по прозвищу Окурок, во время работ ликвидаторов на станции, отчитывал за что-то капитана:
   -  Что вы мне тут делаете  умное  лицо?!  Вы  же советский офицер!..

                                      *   *   *
   Прапорщик - украинец читает наставления молодым солдатам:
   -  В эпицентре ядрёного взрыва, все ползающее, лазающее, лежащее должно накрываться белымы простынямы: в 80-ти процентов случаев, трупы остаются без ожогов.

                                       *   *   *
   Через 200 лет, гуляют папа и сын по Чернобылю. Сын показывает на саркофаг и спрашивает:
   -   А  что это, папа?
   -   А  это  первый  блок атомной станции, - отвечает отец и гладит сына по голове.
   -   Папа, а это что? - спрашивает сын.
   -   А  это второй блок атомной станции, - отвечает отец и гладит сына по второй голове.
                                       *  *  *
                                 ОДА   "ЕЛЕНЕ"
                                       (Песня)
                            Мы  в  палатке  жили,
                            Жили  не  тужили,
                            Кашу  со  ставридой         
                            Хамали  не  раз.
                           " Поразмяться,  братцы,
                           Время  наступило!"  -
                           Поступил  от  Сафика
                           Дембельский  приказ.
                           Деньги  были  -  не бухали!
                           Девок  нет  -  мы не  гуляли!
                           И  попер  на  "Ленку"          
                           Я  как  в  марте  кот.
                           "Лена",  ты  неряха,
                           Как  ты некрасива!
                          В  стронций  вся  заляпана -
                          Не  радуешь  ты  глаз.
                          Чтобы  всё  очистить
                          И  облагородить,
                          Посетить,  мадам,  мне
                          Вас  пришлось  не  раз.
                          "Радика"  помаду
                          Я  ломиком  поддену,
                         Стронция  румяна
                         Скребком  я  отдеру -
                         «Косметику»  заразную
                         Подальше  уберу.
                         Дома  с  Валей, с Надей,
                         С Олей или Людой,
                         Будешь  помаленьку
                         Ты  в  шахматы  играть;
                         А  к  тебе,  "Елена",
                         Грязное «Светило»,
                        Все  наши  дамы  сердца
                        Ох,  будут  ревновать!..

    ПОСЛЕДСТВИЯ  ВЗРЫВА НА ЧАЭС

   Лилия встретила меня дома также, как и провожала: обиженной и надутой. Притом, кажется, даже ещё в большей степени, чем при моём отъезде.
   Ни улыбки, ни радости от моего возвращения. Ни вопросов о том, как прошла моя служба. Я попытался сам ей рассказывать, но сразу увидел: ей всё это было не интересно. Напротив, Лилия с обидой и укором сама стала рассказывать мне о том, как было ей тяжко одной справляться с двумя детьми, после того, как я её «бросил» и уехал.
   -  Ты приехал и даже не спросил у меня, как я тут?.. - высказывала она мне с обидой.
   Я слушал её, соглашался, признавал свою вину в невнимательности, пытался вяло оправдываться. Но скоро оставил и это.
   После моей чернобыльской эпопеи отношения у нас с Лилей не заладились и никогда уже потом не стали дружескими и родными. Мы продолжали с ней всё ещё жить вместе, «по инерции», но между нами поселился ощутимый холодок и «потепления» в наших отношениях уже больше не было.
   По коротким репликам, которые Лилия, время от времени бросала мне, я окончательно понял: «заводить» совместных детей со мной, облучённым в Чернобыле человеком, она уже никогда не согласится: «Мучиться потом с больными детьми всю свою жизнь, я не собираюсь...».
   Лиля по-своему была права, я это понимал, возражать было нечем...
   Через полтора года мы с Лилией развелись. Хотя, правда, и совсем  по другому, конкретному, поводу...
   А ещё через три года, после нашего развода с Лилей, распалась и сама наша страна -  Советский Союз.
   Сколько человек умерло в результате взрыва на ЧАЭС — вряд ли мы вообще когда-нибудь об этом узнаем.

              (Конец третьей повести).

 

     БЕЗ  КОММЕНТАРИЙ

     (Фото с разных сайтов Интернета)

Чернобыльская АЭС

Авария на Чернобыльской АЭС

Чернобыльская АЭС

Чернобыльская АЭС

Авария на Чернобыльской АЭС

          Чернобыльская АЭС

Чернобыльская АЭС

Чернобыльская АЭС

Чернобыльская АЭС

Чернобыльская АЭС

Ликвидаторы аварии на ЧАЭС

Авария на Чернобыльской АЭС

Авария на Чернобыльской АЭС

Чернобыльская АЭС

       Чернобыльская АЭС

Чернобыльская АЭС

Ликвидаторы аварии на ЧАЭС

Николай Фомичёв. ЖИЗНЬ В «МЁРТВОЙ» ЗОНЕ (Записки чернобыльца). Повесть












































     

Написать нам письмо




Новое на сайте