06.06.2022Количество просмотров: 7666
Николай ФОМИЧЁВ
Рассказ
Милый друг! С каким намерением ты взял в руки этот рассказ и что хочешь получить от него я, естественно, не знаю. А потому скажу сразу: тебе отведена здесь роль судьи. Только судить ты будешь не сочинение моё.
Я не писатель. Избави тебя бог разбирать мою исповедь так, как обычно разбирают повести и романы. Прошу тебя, милый друг, судить не письмо мое, а самого меня. Возможно, я сам виноват во всём случившемся. Помоги понять: что я за человек? Может, меня надо уже в дурдом сдавать?
Итак, представлюсь. Меня зовут Иван. Имя это сейчас редкое, потому мне особенно нравится. Я солдат. Мне 20 лет. В армии на срочной службе — второй год.
Часть наша расположена в густом заболоченном лесу. Ближайший населённый пункт — деревушка в несколько дворов — находится от нас в восьми километрах. Живём мы в весёлом окружении берёз, сосен, рябин, елей и всякой прочей растительности.
Увольнение у нас большая редкость. Командиры отпускают неохотно. Да и увольняют не в город, не в деревню, а в гарнизон. Где нового ничего не увидишь. Разве что несколько жилых многоэтажных зданий. Два – три магазина. Да тех же офицеров и сверхсрочнослужащих с их жёнами и дочками. Впрочем, солдаты наши ездят в увольнение без особого желания. Если уж очень наскучит в части. И только после получки.
Прибыв в гарнизон, многие немедленно объединяются по двое, по трое и «соображают». Затем, ошалев и «осчастливившись», бесцельно бродят по городку. Избегая патрулей и бросая любопытные взгляды на девушек. Обычно к концу дня солдата охватывает такая тоска, что, возвратившись в часть, он даёт слово: до конца службы не ходить в увольнение. По вечерам наиболее храбрые бегают в самоволку в деревни, на танцы. Впрочем, такие пробеги нередко завершаются на гауптвахте.
Если в часть по каким-либо делам приезжает симпатичная девушка (что крайне редко, но случается), то это становится настоящим происшествием. В одно мгновение она превращается в предмет всеобщего внимания.
Разбирается вся: с ног до головы. Вообще разговоры о девушках, о женщинах (смотря по вкусу) наиболее популярны среди наших парней. И нет в том ничего удивительного…
Как правило, три раза в неделю нам в клубе части показывают фильмы. Впрочем, нередко десятилетней и более давности. Есть библиотека. Солдаты много читают. Для тех, кто увлекается спортом, созданы все условия. Спортивный зал. Площадки: баскетбольная, волейбольная, для ручного мяча. Заканчивается строительство стадиона. С отличным полем, беговыми дорожками и прочее, и прочее.
Но... пора приступать к главному.
Есть у меня приятель. Ротный писарь. Зовут Шуриком.
Однажды он показывал мне любительские фотографии, где запечатлены на вечную память все его друзья по родной улице.
На групповой фотографии моё внимание привлекла небольшого роста девочка. От других она отличалась тонкими, изящными чертами лица и красивым, слегка вытянутым подбородком. Эти черты невольно привлекали внимание. На мгновение я остановил на ней свой взгляд. К моему удивлению, Шурик сразу заметил это. И как-то, поспешно сказал: «Моя соседка... Нина». Он произнёс эти слова с гордостью, что эта девочка была именно его соседкой.
— А вот она одна, смотри какая.
Нина произвела на меня сильнейшее впечатление. Её милое детское лицо, фигурка, вся она каким-то таинственным образом доставляла радость. Хотелось смотреть и смотреть. Что и говорить — я был в восторге. Захотелось написать словесный портрет девочки. Шурик охотно дал мне на несколько дней фотографию.
Однако хочу познакомить тебя, милый друг, с самим Шуриком. Ибо, по-моему, он представляет один из интереснейших типов нашего времени. Но, с чего начать? Может, с того, как я сам познакомился с ним?
Началось всё просто. Однажды он заявил с некоторым вызовом: «Лично я не люблю высказывать свои мнения я мысли. Не хочу, чтоб кто-то их разбирал. Обсуждал...».
По тону можно было догадаться, что эту черту характера он без колебаний считает признаком скромности. Сказав свою фразу, Шурик, вероятно, тут же забыл её. Но меня она заставила задуматься. И спросить: «Что это? В самом ли деле, скромность?..»
Хочу заметить, однако, что Шурик — парень довольно начитанный. Неплохо знает астрономию. Увлекается фантастикой. Очень любит разгадывать кроссворды. Отвечать на анкеты с тем, чтобы проверить свою эрудицию. И так гордится своей начитанностью, что позволяет себе высокомерно, даже с презрением относиться к солдатам, которые по вечерам забивают козла в «ленкомнате», считая их людьми второстепенными — «простой созерцательной публикой», — как он любит говорить. Всегда при удобном случае, чаще всего в спорах, Шурик непременно намекнёт такому созерцателю, что он туп и глуп, как сибирский валенок. Не имеет никакого понятия о биотоках мозга, о телепатии, о «чёрных дырах» и «расширяющейся Вселенной». Что всё это ему, — «ослу», «балбесу», «чурке» и «тупице» — недоступно. А потому он — «вахлак», «сельпо», «пенёк» и «даун» — в сравнении с ним, Шуриком, — профан. И лучше всего, если бы он, созерцатель, раз и навсегда понял это и признал себя полным невеждой в сравнении с ним.
Ещё Шурик завидует эстрадным певцам. Как-то смотрели международный конкурс эстрадных певцов, и он сказал мне доверительно, с упоением: «Смотри, мальчику 19 лет, а он уже прославился на весь мир! По телевидению показывают! Сколько людей на него смотрят сейчас. Завидую таким!». Но когда следом показали телехронику о том, как один из парней покинул страну с диктаторским режимом и теперь выступал с разоблачением творящихся на его родине беззаконий, — Шурик потускнел: «А-а-ах, — герой! Борец за права человека! Раз в жизни сделает такой что-нибудь, а ему уж мировую славу раздувают»! Помню, меня тогда злость взяла: «Трус! - подумал я. — Мечтает о лёгкой славе». Возразил Шурику: «И правильно! Он заслужил. Человек жизнью своей рисковал. Здоровьем. Благополучием! И цели у него куда выше и благороднее, чем у иного эстрадного певца!..»
Как-то вечером я заглянул в ротную канцелярию. Шурик сидел за столом и с помощью орфографического словаря составлял кроссворд. Увидев меня, он отложил свое занятие.
Достал из ящика стола тетрадь учёта комсомольской работы, показал мне. Оказалось, что в ней отражена вся работа «беспокойных сердец» роты. Все мероприятия, проводившиеся ими за последние несколько лет. Почти во всей тетради одинаковыми словами описывались одинаковые собрания. На них разбирались одинаковые вопросы и выносились одинаковые решения.
— Посмотришь, — с досадой говорил Шурик, — и создается впечатление, что делается всё это по принуждению. Для отчета. Будто секретарь, занимаясь писанием протоколов, исполнял тяжкое наказание. Но кому всё это надо? Для кого всё это стряпается?
— А что не ясно? — возразил я. — Есть люди в штабе, которые за это получают хорошие оклады. И, естественно, они будут строго следить, чтобы все оформлялось, как положено!..
— Смотри, — продолжал Шурик, — решения собраний, буквально все начинаются этими штампованными словами, от которых уже плесенью попахивает: «Заслушав и обсудив доклад товарища Н., собрание постановляет...» — Никто ведь этих докладов не обсуждал. Да и не слушал, как следует. Сам знаешь, как проходят комсомольские собрания. Как там «внимательно» слушают и «бурно» обсуждают. Насильно вызывают выступать! А здесь почитаешь — тошно становится!..
— Что ж, ты прав, — сказал я, отлично понимая, что Шурик поддакивает и «выслуживается» передо мной только для того, чтобы я считал его «своим человеком». Этаким «тайным соратником» и похвалил его за «бойцовские» позиции. — Да, в данном случае, ты прав. Только почему ты негодуешь по углам и потихоньку? Об этом на собрании, всем говорить надо. Я что-то не замечал, чтобы ты когда-нибудь выступал. Хотя бы, вот то собрание, когда я положил билет на стол и вышел из комсомола в знак протеста... Что же ты промолчал, не высказался ни за, ни против моего поступка?
— Я мог бы выступить! Но ведь, это бесполезно: кто бы меня послушал? И потом у нас столько лицемеров, что лучше молчать. Тем более на собрании! Ведь это же место, где люди лгут себе и друг другу. И делают вид, что они верят в эту ложь, что всё хорошо, ничего страшного не происходит. А между тем, потихоньку между собой посмеиваются над тем, что говорят друг другу торжественно. На собраниях. И главное, что все это видят. Понимают. Но попробуй, скажи то, что видишь, вслух — тебя съедят моментально. И костей не оставят. Ты вот выступил, высказался! И чего добился? Тебя стразу заклевали, как белую ворону! Чуть ли ни как врага народа! И ярлык приклеили: «инакомыслящий»!.. Бессмысленно выступать!..
— Ну, тут я с тобой, Шурик, не согласен. На аплодисменты я вообще не рассчитывал. Я же не эстрадный певец... Бессмысленно выступать? Нет! Люди задумались, вот главное!.. И не только задумались!.. Помнишь, ты когда-то говорил, что не любишь высказывать свои мысли и мнения. Но вот теперь даже ты высказываешь их!.. Возмущаешься!.. Правда, делаешь это тихо, обывательски. А вот там, где надо, прилюдно, открыто высказывать свою позицию ты действительно не любишь. Точнее, боишься. Не хочешь рисковать своим будущим?
— Да, не хочу. Мне в институт ещё поступать, после армии!..
— Но зачем тогда возмущаешься? Хочешь показать, что ты, вроде бы не миришься с таким положением? Вроде бы борешься. Но кому нужны твои негодования, если ты шепчешь о них по углам. Если ты действительно возмущён и хочешь быть честным, не мирись! Протестуй во весь голос! Иначе ты — трус!
— Вот! Вот! — Только ты у нас один и смелый! Все молчат, никто не выступает. Лишь ты высовываешься. Мнишь из себя какого-то гения-борца! Шаришь под гения?
— Гм!..— улыбнулся я запалу и раздражительности, с какими говорил Шурик. — Странная позиция у таких людей, как ты! Сами говорить правду публично боятся. А когда, наконец, за них это кто-то делает — они тот час объявляют человека выскочкой. И дружно поносят! Где же логика, друг мой? Нет её!.. Впрочем, логика есть!.. Трусы ненавидят смелых за то, что они смелые. И за то, что смелостью своей они ярко высвечивают их трусость!..
Понимая это в глубине души, ты только и можешь, что озлобляться, да презирать простых людей, которые со спокойной совестью «забивают козла» и тратят время на спортивные передачи по телевидению. Ты думаешь: вот невежды! Убивают столько времени, когда лучше взять книгу и почитать. Но они и читают немало! Только никто из них не позволяет себе высокомерия. Никто из них никогда не станет блистать эрудицией ради того, чтобы демонстрировать своё превосходство. Ты же берёшь книгу в руки именно для того, чтобы, почерпнув кое-какие сведения, высокомерно бросить одно-другое слово «созерцательной публике», — «пенькам», «ослам» и «невеждам». Тебе в голову не приходит, что настоящий человек приобретает знания вовсе не для щегольства! Книга у него — друг и помощник. Такой не станет презирать тех, кто в свободное время «забивает козла». Ибо понимает: простые люди отлично знают свое дело. Они плавят сталь. Выращивают хлеб. Добывают руду, нефть, золото. И делают всё это так хорошо, что обеспечивают материальными благами не только себя, но и тебя, освобожденного от физической работы человека. Ты — писарь! У тебя руки не испачканы ни землей, ни мазутом. Ты сидишь в чистоте. И у тебя больше возможностей читать, думать, сопоставлять. Не забывай, что всему этому ты обязан им! Только за счет их физического труда ты можешь заниматься трудом умственным. Так верни им свой долг! Скажи за них весомое слово там, где это надо, — притом, скажи прямо, смело, грамотно! Не лги, не прячься, не молчи! Иначе ты - трус!..
...Конечно, тебе хочется отличаться чем-то. Казаться выше! Благороднее!.. Но смелости стать таким на самом деле, у тебя нет. Вот ты и стараешься всячески подчеркнуть свою особу высокомерием и претензиями. Но я считаю, если человек действительно более просвещён и начитанней окружающих его - он никогда не станет подчеркивать это и высокомерно возвышаться над товарищами. Грамотному и знающему достаточно того, что он сам чувствует свои силы и возможности. Сам знает: кто он и на что способен. Поступает честно, делает, что должен, используя свои знания и способности ради других. И приобретает со временем - и уважение, и авторитет...
Закончив свою длинную речь, во время которой Шурик беспокойно ёрзал на стуле, я сделал вид, что о чём-то задумался. А сам потихоньку стал наблюдать: какое впечатление произвели на него мои слова? И, откровенно говоря, был удивлен тем, что увидел.
Сначала Шурик впал в депрессию. Кто-то постучал в дверь, Шурик резко обернулся и зло рявкнул на стучавшего. За дверью стало тихо. В канцелярии висел динамик, передавали какую-то песню. Шурик раздраженно подскочил к нему и наполовину убавил звук. Потом, посидев немного, глухо буркнул: «Закрути её совсем: воет там, как сучка — голова болит»! Затем откинулся на спинку стула. Взял карандаш. Начал им что-то ожесточенно чертить на бумаге. Через минуту с раздражением схватил стоявшую на столе пепельницу, и, прошипев сквозь зубы какое-то ругательство, поставил её на железный сейф.
И всё это было так картинно, а взволнованность Шурика так нескрываема, что я, грешник, даже подумал: «В самом ли деле он взволнован моей проповедью или только делает вид? Если да, то для чего? Однако неужели он действительно так взволнован, что даже не следит за своим поведением»?
Что касается меня, то, наблюдая за ним, я искренне радовался. Губы мои невольно растягивались в улыбке. Я закрыл их рукой, чтобы Шурик не заметил и ещё более не разозлился. Потом взял в руки книжку и, нагнув голову, чтобы он не видел моего лица, принялся читать.
Шурик долго ещё вздыхал и сопел. Но вот из динамика послышались ритмичные звуки джаза. И сначала потихоньку, потом сильнее он начал качать головой и дергаться в такт музыке. Впрочем, по-моему, опять-таки с намерением обратить на это моё внимание.
Не знаю, в самом ли деле Шурик был взволнован. Но я желал бы того.
Я глубоко убеждён в одном. Ни в коей мере не может и не имеет права чувствовать и считать себя честным тот человек, который, видя и понимая, что процветают ложь и лицемерие, ничего не делает для того, чтобы победили правда, искренность и справедливость. Сидит на высоком собрании, на важном совещании, или лежит дома, на диване такой «умник», смотрит телевизор, слушает и усмехается про себя над выступающими: «Вот, мол, какие лизоблюды и лицемеры! Поддакивают, хвалят, льстят, выслуживаются!.. Или говорят о мелочах, о второстепенном!.. А о главном никто - ни слова»!.. — А сам трусливо молчит. Спросишь - в ответ: «А почему я должен?!.. Я что — крайний?!..»
Шурику впереди предстоит сделать выбор. Принять одно из двух решений. Либо шагнуть назад, то есть садиться за стол и вдохновенно «забивать козла». Смотреть чаще «развлекуху» по телеку. Поступить в какую-нибудь канцелярию писарем или секретарем. И вообще заниматься другими, более спокойными делами. Либо сделать шаг вперёд. То есть не быть трусом. Не бояться высказывать свои мнения и мысли вслух. Громко и всем. Отстаивать свои убеждения! Но, если Шурик будет считать унижением, сделать шаг назад и будет трусить сделать шаг вперед, то из него, в конце концов, выйдет типичный завистник. Брюзга. Вечно чем-то тихо недовольный мещанин. Мимикрист и хамелеон. К сожалению, переведутся такие люди очень нескоро. Ибо умеют приспосабливаться. И оттого — поразительно живучи!
Конечно, было бы любопытно проследить жизнь Шурика до развязки. То есть узнать, чем он кончит. И каков будет его кульминационный момент. Но это будет уже другой рассказ. Возможно, повесть, но совсем иная.
II
Э-э, я, кажется, слишком отвлекся от главного течения рассказа.
Итак, я попросил у Шурика фотографию, чтобы написать по ней словесный портрет девочки.
Любопытный спросит: «Зачем тебе такой портрет?» — Отвечаю: «На всякий случай. Может, когда и пригодится».
Не знаю, откуда у меня эта черта запасливого мужика. Но она очень давнишняя. Помню, ещё в детстве, когда я учился в школе, то в карманах моих чего только не было!
И огрызок карандаша. И моток тонкой проволоки. И резинка. И какая-нибудь железка. И блестящая пружинка. И корка хлеба. И кусок мела. И гвоздь. Все не могу и припомнить, но карманы мои всегда были набиты разного рода «добром». Мать часто советовала: «Выбрось, не таскай!». Я соглашался. Вынимал добро свое из карманов. Раскладывал и думал: что, можно выбросить? Карандаш, пружинку, проволоку и резинку, конечно, нельзя — пригодятся. Корку хлеба тоже — вдруг захочется есть. Железку жалко. Во-первых, не знаю от чего она. И потом очень уж у неё хитрая и такая таинственно-многозначительная форма. Так что, очевидно, она от какого-то ценного прибора — может быть, от настоящего самолета. Или даже ещё от чего-нибудь! Во всяком случае, ни у кого из ребят, наверняка, такой железки лет. Кусок мела выбрасывать — слишком расточительно. Вот разве что гвоздь?.. Гвоздь выбрасывался, но, как нарочно, буквально тотчас срочно требовался. А в кармане нет. И поблизости тоже...
Вот и теперь. Словесный портрет девочки мне, во-первых, может как-нибудь пригодиться. Во-вторых, составлять его — и самому приятно.
Здесь я вновь и, — честное слово, в последний раз — слегка отклонюсь от основного течения рассказа, чтобы хорошо были понятны все последующие события.
Составлять портрет хорошенькой девушки, конечно, приятно. Но дело не только в этом. Все дело в мечте.
Вообще, говоря откровенно, я большой мечтатель. И это, наверное, понятно. Живу — в казарме. А в армии всё делается по команде. Любое отступление, инициатива, даже попытка как-то проявить себя, своё я — наказываются. И только одна область для твоих командиров остается не подконтрольной — мечты. Не знаю, хорошо или плохо, но мечты сделались для меня своего рода искусством. Мысленным творчеством, в котором я нахожу и которым доставляю, единственно самому себе, истинное наслаждение. Никакой видимой и осязаемой пользы извлечь из такого творчества, разумеется, нельзя. И здесь я, наверное, очень похож на Манилова или Обломова. Но им-то, думаю, простительно. Ибо они не понимали, что мечтать просто так и ничего не делать — плохо. Я же — всё отлично понимаю. А прекратить мечтать не могу, так как всё происходит помимо моей воли. Вот, кажется, и спать хочу. А стоит погрузиться в постель, как весь сон пропадает. Бывают вечера, когда подолгу не могу заснуть. Хотя применяю всё известные мне средства. Самые новейшие и последние советы на этот счет. Считаю «слонов» или «крокодилов». Напрягаюсь и расслабляюсь. Открываю и закрываю глаза. Приказываю себе: «Спать!» — Все тщетно!
Засыпаю лишь глубокой ночью. Когда уже ничего не могу соображать. Ослабевший телом и мыслью. Вконец изнуренный, измученный и обессиленный своими убаюкивающими средствами и мечтами.
Мечты бывают разные. Среди них не последнее место занимают и мечты о девушках. Вернее, о девушке.
Дошло до того, что я создал свою девушку-Мечту. Которая выглядела особенной, не похожей на других. И которую я любил бы больше всех. Если б, конечно, встретил.
Появилась она у меня давно. Но до сих пор я не видел и не встречал такой в жизни. А те, живые, с которыми мне приходилось встречаться когда-нибудь и дружить, были совсем не похожи на неё. Конечно, много есть девушек красивых. И даже очень. Но у всех, что мне попадались, чего-нибудь не хватало. То ли искренности. То ли простоты и естественности. То ли женственности и интеллигентности. То ли нравственной чистоты и жизненной цельности. Иные были такими тихими и скромными, что из них едва выдавишь слово. Другие, напротив, шумными, капризными, напористыми. Или, что ещё хуже, — высокомерно - многозначительными. Которых, по существу, мало что интересует, кроме хороших нарядов, беззаботных поездок, путешествий, да собственного престижа.
Одним словом, я не нашёл свою Мечту. Но в том, что она существует, почти не сомневался: находят же свою мечту другие. Вся беда моя была, наверное, в том, что я свою девушку-Мечту не в жизни нашел. А создал, сам, своей фантазией. Создал и так пристрастился к ней, что всякий раз уже с нетерпением ждал вечера. И когда он наступал, я, радуясь и млея, не спеша, раздевался и ложился под одеяло с приятнейшей мыслью, что сейчас засну и опять увижу ту, с которой был прошлой ночью и целый день ждал свидания с ней. Я ложился спать, закрывал глаза и уносился совсем в другой мир. В мир моих мечтаний. В мир созданный моими мечтами.
Когда я кому-либо рассказывал о своей мечте, то чаще всего это вызывало усмешку. Некоторые прямо утверждали, что такой девчонки нет. Что я никогда и нигде не найду её. Другие почему-то усмотрели в этих мечтах мою идейность. И принялись всерьёз оскорблять меня словом «идейный».
Мне и в самом деле было грустно: до сих пор не перевелись люди, полагающие, что слово «идейный» — есть одно из приличных современных ругательств, которое непременно должно оскорблять человека...
И вот когда я увидел фотографию, то первая мелькнувшая мысль была о том, что это — Она! Та самая девушка-Мечта! Я спросил у Шурика, и он ответил, что зовут её Нина. Я подумал: какое милое имя - Нина! Ну, конечно же, это Она... Она!..
Раньше я представлял её. Но теперь вижу. А когда-нибудь, может, услышу. Главное, теперь я точно знаю, что она существует на самом деле. Что она есть, живая, не выдуманная...
Забрав у Шурика фотографию и уединившись, я стал внимательно рассматривать её.
Я не знаю, как относится к девчонке этой Шурик. Но, надо полагать, не совсем равнодушно. Хотя, впрочем, и любой человек не может быть равнодушен к красоте. Всё же, я думаю, лишь один поэт-художник может во всей полноте оценить первозданную красоту и обаяние естественности.
Кто отрицает! Есть своя красота и в искусственно созданных вещах. Есть, например, красота города. И есть люди, которые искренне восхищаются дворцами, храмами, зданиями-небоскребами, шумными улицами, шикарными автомобилями, блеском неоновых реклам, великолепной отделкой баров и ресторанов. Я тоже любуюсь этим. Но настоящее восхищение, настоящий восторг и преклонение — до захватывания духа(!) — вызывают у меня только естественные творения природы.
Искренне говорю: в творениях нашей матушки-природы пока мне видится гораздо больше ума, красоты и здравого смысла, чем в самых умных созданиях человека. Я не могу, например, без благоговения смотреть на россыпи звезд, таинственно мерцающие в ночном небе. На далекие туманности и галактики. Меня восхищают дикие хребты могучих гор. Их снеговые вершины и головокружительные пропасти.
Я искренне поражаюсь каждой живой букашке, каждому дереву, каждому растущему стебельку. Россыпь синих незабудок или простых белых ромашек на склоне горы и летающие над ними стрекозы кажутся мне таким чудом, с которым не смогут сравниться даже самые современные самолеты и самые большие космические корабли, начинённые сложнейшей аппаратурой.
Если честно, то мне неприятно и даже больно видеть "живые" цветы в вазе, "живые" цветы в руках. Они красивы, но уже обречены. По-настоящему я наслаждаюсь красотой, свежестью, и гармонией живых цветов лишь тогда, когда они никем не помяты и не сорваны. И сам я никогда не рву цветов. А если мне хочется испытать их аромат, с удовольствием делаю это, наклонившись, или став на колени. Перед красивым, живым цветком не стыдно и на колени встать!..
Впрочем, я, кажется, опять отвлекаюсь?
Нине, судя по фотографии, можно было дать от 13 до 15 лет. Догадку мою подтвердил Шурик, сказав, что она перешла в восьмой класс. Это сообщение несколько смутило меня. Тем не менее, я уже почти влюбился. Психологи утверждают, что мужчины влюбляются по запаху... Глупости это! Я влюбился по простой любительской фотографии!.. Да и нельзя было не влюбиться. Потому, что лицо и вся фигура Нины отличались особенным, неповторимым обаянием.
Я смотрел на неё и думал: Боже мой! Какими словами передать её образ? Эти тонкие, нежные и необыкновенные черты. Которые буквально завораживают взгляд. Как подобрать, в каком порядке расставить слова и предложения, чтобы показать, дать почувствовать, насколько мило и выразительно всё её лицо? С чего начать писать её портрет, если вся она — и широкий красивый лоб, правую сторону которого скрывает густая прядь черных волос, под которой разбегаются по сторонам тонкими черточками-змейками замечательные её брови. И сами волосы, волнами льющиеся по круглым щекам, почти до подбородка. И глаза, будто бы чуть растянутые, улыбающиеся... И плечи. И легкий наклон головы. Словом, вся она кажется мне чудом, воплощением самой грации, нежности, музыки.
Нина улыбается. От её миловидного носика к уголкам губ опускаются характерные при улыбке, полукруглые линии. Щёки, от растянутых в улыбке губ, округляются. И как бы отдают свежестью и румянцем. Лёгкий летний сарафан неброской расцветки, просто и свободно обнимал её гибкую, словно игрушечную, фигуру. По бокам — два небольших кармана с волнистыми каёмками. Такая же волнистая линия окаймляет узенькие плечики сарафана, оставляющие обнажёнными её изящные плечи и скромный вырез на груди, открывающий взгляду ключицы.
Два невинных холмика её груди теснили сарафан. Но как-то очень уж робко. Словно стыдясь самих себя.
Нина, как я уже писал выше, улыбается. Фотография чёрно-белая. Но мне почему-то кажется, что глаза её светло-карие. Улыбка милая, простая, открытая. Всматриваюсь внимательнее, оказывается — не совсем уж и простая. А с какой то, едва уловимой, глубокой мыслью... Бывает так. Человек улыбается — и сразу виден весь, как на ладони: его доброта, ум, культура, манера поведения, уровень его человечности... Стоит Нина, слегка откинув голову набок, спрятав руки за спину и улыбаясь, глядит на вас мило, доверчиво. Словно хочет доставить вам большую радость. Или сделать для вас что-то очень доброе и приятное.
Я так пристально и долго рассматривал фотографию Нины. Изучал её глаза, улыбку, черты лица. Что совсем забылся. И, незаметно для себя, начал мечтать. Что было бы хорошо, если б я её встретил. И рассмотрел не на фотографии, а наяву. Полюбовался ею. Поговорил. Может быть, даже в благодарность поцеловал в щечку. Сентиментально, не правда ли?
Я понимаю. Случись Нине прочесть мои записки, она, пожалуй, подумает, что я товарищ «чокнутый». Или, по крайней мере, в голове у меня не все дома. И будет совершенно права. Вряд ли нормальный человек сделал бы из обыкновенной фотографии событие чрезвычайное. А ведь я смотрел на неё, и в голове уже метались весьма дерзкие и глупые мысли. Они преследовали меня и на вечерней поверке. И даже после отбоя, когда я залез под одеяло, они не оставляли меня...
«Ну, конечно, эта девочка — та самая, о которой я мечтал все эти годы.» — «Да нет, остынь, — с чего ты взял?» — «Но ведь она мне сильно понравилась! Я её угадал! Это Она!» — «Так что ты намерен делать, безумный человек, — письмо писать? Ну и что ты ей напишешь? Что увидел случайно на фотографии? Что она тебе понравилась? Что ты давно мечтал, о такой? Одумайся — она ещё ребенок! Не стыдно тебе будет писать всё это ребенку? И потом — приглядись: Шурик, кажется, сам лелеет в душе подобные мечты? Недаром он так ценит эту фотографию. Словом, друг мой, выбрось эти мысли. Не позорься! У тебя просто избыток чувств. Это пройдет. Это от того, что ты долго не видел, не говорил, словом, не общался с обычными девчонками. Конечно, Нина хороша собой. Пробьёт час — кто-то полюбит её. Обнимет. Будет целовать. Только не ты. А ты, что, ж, помечтай, помечтай — да и спи себе спокойно… Или, может, все-таки написать письмо? Ведь есть же случаи, когда девушка и солдат знакомятся заочно. Ждут друг друга. А потом встречаются и влюбляются. Почему и мне не попытать счастья? Не поехать к ней после службы?..» — «Э-эх, друг мой!.. Когда ещё служба твоя закончится! Утомишься ждать!.. Впрочем, подождать можно. Здесь, в армии, только и научишься терпению...».
lll
Признаюсь, милый друг, я много мечтаю ещё и о гражданской жизни. Или, как говорят солдаты: о «гражданке». Да и не только я. Все здесь мечтают о ней. Как о недосягаемо далёкой. Очень далёкой. И когда я, наконец, очутился на «гражданке», меня всё мучила мысль. Почему так быстро прошла вторая половина службы? Ведь, помню, старослужащие солдаты говорили, что последний, третий год службы, тянется особенно долго. А у меня, почему-то получилось наоборот. Хотя, — успокаивал я себя, — если подумать, то и вся прошедшая жизнь промчалась, если не мгновенно, то, во всяком случае, очень быстро. И всё же почему, — думал я, — первая половина моей службы запомнилась ярко, отчетливо. А вторая что-то очень смутно, будто не было в ней никаких ярких эпизодов? Может, потому, что сначала было трудно и всё так ново. А потом привык ко всему? Впрочем, — махнул я рукой, — кончилась служба — и хорошо. Лучше обратиться к текущей жизни, чем вспоминать прошедшую!
Эх, «гражданка»! Сколько раз я представлял себе этот миг! Сколько раз, сидя в казарме, мы, надрываясь, пели. Вернее, орали под гитару во всю глотку: «Гражданка», милая, привет, тебе, привет! Солдат без отпуска оттопал много лет!..».
Эх! Кто может представить себе чувства демобилизованного солдата лучше, чем сам солдат, уволенный в запас?! Они нагрянули на меня сразу после моих рассуждений. И полностью заглушили все недоумения о последнем годе службы.
«Наконец то! — ликовал я, — наконец-то, «гражданка»! Бог ты мой! Как я соскучился по гражданской одежде. По этим вот людям, одетым в белые рубашки. Чёрные брюки. В джинсы. В туфли. Или в кроссовки. В модные всевозможные платья. Идущим по улице медленно. Или спешащим куда-то по делам. По одному. Группами. Без всякого строя. И не чеканя шаг под команды старшины. Как я соскучился вообще — по свободе! Вокруг девушки! Я просто теряюсь в их толпе! Одни идут мне навстречу. Другие шагают рядом. Обгоняют меня. И совсем не подозревают, что у меня делается на душе! Ах, девушки! Как вы все мне нравитесь!».
Я иду и улыбаюсь всем. Хочется смеяться от радости. Да, но где это я остановился? Ах, какой я склеротик, — я ведь приехал к Нине! Я ведь ещё в армии, когда увидел её фотографию, уже тогда знал, что после службы обязательно поеду к ней. И потом, она мне писала письма. И дала мне свой адрес. А я послал ей свою фотографию... Ах, постой, да, что она писала мне? Забыл. Ну, да неважно! Главное, Нина дала мне свой адрес. Я его знаю наизусть. Мы договорились, что я приеду к ней сразу после окончания моей службы. И сейчас я увижу её! Она ведь ждет меня! Обязательно ждет! И это ничего, что я не предупредил её телеграммой о конкретном дне приезда. Это даже лучше. Пусть всё будет неожиданно.
А что она мне скажет? Она ведь и вправду ещё девочка. Разве может она думать о чём-то серьезном? Ах, куда это я всё иду? Надо узнать: куда идти? Вон шагают две девчонки со школьными рюкзачками за плечами. Как раз в ту сторону, куда и я. Наверное, из школы. Сейчас спрошу.
Поравнявшись с двумя опрятными школьницами, в красивых школьных платьях, о чем-то увлеченно болтавших, я спросил:
— Скажите, девочки, улица Гоголя находится в этом направлении? Я правильно иду?
Они тот час умолкли. Посмотрели на меня. Переглянулись. Моё восторженное лицо, очевидно, показалось, им подозрительным. Решив, что я нарочно пристаю, чтобы заговорить, — ответили, не останавливаясь: «Да, в этом. Идите!..». — Поблагодарив, я продолжал идти дальше, Но вдруг мелькнула одна мысль. И я опять спросил их: «Девочки, а вы случайно, не знаете Нину Варшавскую? Она учится в школе... Я отслужил в армии, решил заехать сюда. Но кроме неё, совершенно никого здесь не знаю».
— Нинку?!.. — удивлённо и даже обрадовано воскликнули подружки, поняв, наконец, в чем дело. — Конечно, знаем! Мы вместе учимся. Так вы к ней?..
— Да.
— Извините, мы думали, что просто хотите привязаться к нам... Улица Гоголя находится рядом, она идёт параллельно. Вам надо прямо сейчас повернуть в проулок.
— А вы не можете меня проводить?
— Хорошо, я пойду, — согласилась одна с явным удовольствием, И тотчас сунула ранец своей подруге:
— Занеси домой. Скажи моим, что скоро приду. — Затем, обратилась ко мне: — Здесь не очень далеко. Пойдёмте.
По дороге мы разговорились.
— Вы давно переписываетесь?
— Больше года.
— А где вы живете?
Я ответил. Добавив, что здесь пробуду, смотря по обстоятельствам, несколько дней. И, в свою очередь, задал девчонке вопросы. Она охотно отвечала. Школьница вообще оказалась, на редкость разговорчивой. И удивительно бойкой. Дело дошло до того, что она подробно описала мне, какие бывают у них вечера. Как одеваются теперь мальчики и девочки. Сообщила также, что в школе у них все танцуют какой-то сложный и сейчас ужасно модный танец. И, остановившись, даже пыталась показать мне основные его элементы. Благо, мы были на какой-то почти безлюдной улице. И никто, кажется, не видел этого показа. Я же старался быть как можно современнее. И не удивляться,
Наконец мы подошли к одноэтажному, но довольно большому каменному дому,
— Вот мы и пришли. Она живет здесь.
Позвонили.
Послышались шаги. Дверь открылась. И вышла... Нина!.. Я узнал её сразу. И... испугался. В голове заметались обрывки мыслей: «Что она мне скажет?.. А я что ей скажу?..». От неожиданности её появления я растерялся. Но всё во мне уже ликовало: «Вот она, милая моя Мечта! Сколько раз я представлял себе эту встречу!.. Неужели это теперь всё наяву!..»
Нина посмотрела на меня внимательно. Волнуясь и быстро пытаясь вспомнить, где это могла меня видеть? Потом на свою одноклассницу. Потом опять на меня. И вдруг вспомнила! Мгновенно вся вспыхнула! Засияла! Заулыбалась! И засветилась чудесным светом!.,
В это время в дверях показалась её мать. Нина, восхищенно улыбаясь, стала объяснять ей... Но мать сразу поняла, в чём дело. И строго сказала: «Почему, Нина, ты ничего не говорила нам о своей переписке?.. Иди в дом...».
Всё лицо дочери, её глаза, руки, мгновенно выразили решительный протест. Досаду. Обиду. Негодование. Желание объяснить и убедить... Она хотела что-то сказать матери. Возразить!.. Но моя бойкая проводница, стоявшая рядом, вдруг проворно схватила её за руку. И, не дав произнести ни слова, утащила в дом. Всё это произошло за две-три минуты. Я сначала улыбался. Потом улыбка сама исчезла. А я стоял и не знал, что делать. Так, в общем, и не выронив ни единого слова. Мать Нины, обращаясь ко мне после короткой паузы, закончила:
— К тому же, молодой человек, Нина давно дружит с одним юношей. Неделю назад он тоже вернулся из армии. Он сейчас придёт... Так что, извините, но вам не следовало бы приезжать...
Дверь закрылась. От всего моего ликования, восторга и радости — не осталось и следа. Настроение упало. Было почему-то стыдно. В то же время до того тоскливо, тяжело и обидно, что хотелось заплакать, как мальчишке.
— Сюда! Идите сюда! — услышал я голос моей бойкой проводницы. Я отскочил от двери. Оглянулся — и увидел её. Машущую мне из-за угла. Я бросился к ней. За углом, откуда она махала — оказался проулок. Толстые, кудрявые деревья отделяли в нём тротуар от проезжей части, Я пробежал мимо двух толстых деревьев. И спросил у, довольно улыбающейся, бойкой, проводницы:
— Как вы здесь очутились?
— Из окна выпрыгнули...
— Да где же Нина?
Тут я обернулся. Смотрю она! Стоит и словно не знает, что сказать. А сама вся заметно возбуждённая. Дыхание неровное. Порывистое. И такая она показалась мне красивая. Милая, добрая. Стройная. И давно-давно знакомая. Я подошел к ней. Гляжу и тоже не знаю, что говорить. Она смущённо улыбнулась. И сказала негромко: «Я вас уже давно ждала… Каждый день… Я знала... Я... я чувствовала — вы скоро приедете!..»
Она говорила это, а сама виновато краснела. Очевидно, её смущало то, что нам приходится вот так встречаться. Между тем, всё её выразительное личико, блестящие глаза, излучали поток искренней, неподдельной радости. Я протянул руку:
— Здравствуйте, Нина, Вот я и приехал...
— А как вы познакомились с моей подружкой?
— Совершенно случайно!..
Тут я вспомнил про свою бойкую проводницу. Оглянулся, чтобы поблагодарить. Посмотрел по сторонам. Но её уже не было. Видимо, поняв, что помощь её больше не потребуется, весёлая и довольная тем, что помогла нам встретиться, она убежала домой. Но в это время я заметил двух мужчин. Одному, постарше, было около двадцати пяти. Второму… ба!, да это же Шурик!..
Они явно шли к нам. Нина, взглянув на них, быстро прошептала мне, глазами указывая на старшего: «Это брат мой... Вечером приходите. Ни мамы, ни папы, ни его — дома не будет... Пожалуйста!?..».
Только и успела она шепнуть мне. Парень, шедший рядом с Шуриком, поздоровался со мной и, извинившись, отозвал Нину.
Сказав ей несколько слов, скрылся с нею за углом. Я поздоровался с Шуриком. Он улыбнулся мне. Но как-то очень уж странно.
— Приехал все-таки?! А я ждал тебя... Что ж ты мне тогда, в армии, не сказал, что переписываешься с нею? Всё делал в тайне. — «Дай адрес. Я просто отошлю ей словесный портрет»!.. — А сам стал переписываться…
— Я просто не считал, что тебе надо говорить об этом. Сам-то ты с ней не переписывался.
— Слушай, — сказал Шурик, держа руки, в карманах. И тут только я заметил, что он заметно волнуется.
— Оставь Нину. Уезжай отсюда. Ничего у вас не получится.
— Получится или нет — это решит она.
Тут Шурик вынул руки из карманов. Пальцы их были сжаты в кулаки.
Признаться, такого оборота я не ожидал. И растерялся. Не от испуга. А именно от неожиданности. Мне даже стало немножко смешно. Шурику такая роль совсем не подходила. Не зная, что делать, я, на всякий случай, отступил назад. Драться мне не хотелось. Да я и не мог, так как совершенно не чувствовал ни злобы, ни ненависти. Однако вид у Шурика был настолько решительным, что я также невольно напрягся. Смекнув, что иначе буду бит. Мне что-то вспомнилось. И я спросил:
— Да неужели ты и хотел такой славы? И такого превосходства над людьми?..
Шурик стоял передо мной, стиснув зубы, ощетинившись и напрягшись. Сквозь стекла очков в меня впивались сузившиеся от злости глаза. Кулаки его так сильно сжимались, что пальцам было, наверное, очень больно.
— Я ещё в армии готов был иногда разорвать тебя! За твои насмешки и подковырки. Ты строил из себя гения, борца! Каждый мнит о себе, будто он пуп земли. Какое-то особенное явление. А на самом деле, человек — всего-навсего, гнойный нарыв на земном шаре. Букашка! И вот все эти букашки бегают. Суетятся. Кричат. Требуют чего-то! И каждая мнит из себя, по меньшей мере, гору. А на самом деле так: тьфу! — И весь человек. Я вот сейчас тебя проколю. Весь гной вытечет. И на земле станет меньше на один нарыв, — закончил он свою необыкновенно - длинную мысль.
Я молча смотрел на него. И удивлялся тому, что он так долго говорил. В голове, как в клетке, металась одна мысль: «Как выйти из этого дурацкого положения»? — Но ответа я найти не успел. Шурик вдруг уничтожающе и довольно неприлично выругался. Презрительно сплюнул. Резко повернулся. И пошёл от меня прочь.
— Ну и ну!, — подумал я.
До вечера, однако, надо было где-то провести время. И я поплёлся по городу.
Я ждал условленного часа. Ждал с нетерпением. Наконец он наступил.
Нина искренне радовалась моему приходу. Проводив в комнату, сказала, что брат её женат и живёт отдельно. Что ни отца, ни мамы дома нет. Но, что если они и придут, то я все равно останусь здесь. Так как она им уже всё объяснила. И они, в конце-концов, поняли её. И не возражали ей...
Я взглянул на Нину. На её пылающие щеки. На покрасневшие, слегка припухшие веки глаз. И понял, что её разговор с отцом и матерью был далеко не прост... И что сам этот разговор был, пожалуй, настоящим подвигом. — «Бог ты мой! — Удивился я. — Убедить таких родителей?!.. Какая воля в этой хрупкой девочке! Какая сила и несгибаемость кроется за этой голубиной нежностью! Да ведь с такой можно горы свернуть! Покорить любые вершины!..».
Между тем, Нина с улыбкой сообщила мне, что знает, о чём я беседовал с Шуриком... И, словно для того, чтобы закрыть тему, а заодно и высказать своё мнение о ней, ласково, побеспокоилась:
— Бедный человек, где же вы почти целый день находились? Я так боялась, что вы не придёте!..
Честное слово, мне стало так хорошо от этих её слов, будто она объяснилась в любви. Собственно, ничего особенного она не сказала. Но как! С каким обаянием всё это было произнесено! Нет, чтобы там не говорили, но эти девушки-подростки, в самом деле, неподражаемы! Ведь вглядеться внимательнее — так они совсем ещё дети. Непосредственные и милые. Взять хотя бы это официально-подчеркнутое обращение на «Вы». Пустяк. Но вряд ли такая скажет: «Вы» — своему однокласснику. А вот если она знакомится с таким же мальчишкой на вечере. Да если он, к тому же, предлагает ей свою дружбу, то обращается к нему непременно и только на «Вы». Как вполне взрослый. Самостоятельный. И ни от кого не зависимый человек.
У меня, к сожалению, чего-то явно не хватало, чтобы так же искренне исполнять роль взрослого. И, ответив на её вопрос, я предложил Нине обращаться ко мне просто на «ты».
Сначала мы пили чай. И наслаждались удивительными, поистине, божественными ватрушками, которые она, по её признанию, приготовила сама. Потом уселись на диван. И начали, как давние друзья, рассматривать альбом с фотографиями её многочисленных путешествий, в том числе и горно-туристических. Её любимые книги, о каждой из которых она говорила с увлечением. Рассказывали друг другу разные истории. Случаи. Делились мыслями. Потихоньку я выяснил, что в школе Нина считается одной из претенденток на Золотую медаль. Что она любит свой класс, свою школу. Что, когда она училась в седьмом, умерла на операционном столе её любимая учительница и самый близкий друг. С тех пор заветная мечта Нины — стать врачом. И придумать такие методы, которые не только лечили бы человека от всевозможных болезней, но и сделали бы ненужным многие хирургические вмешательства. Я вспомнил, что подобную идею уже слышал как-то от... Шурика. И подумал: «Так вот она откуда у него!..»
Слушая приятный голос или рассказывая сам, я, между прочим, во все глаза смотрел на Нину. До чего же нравилась мне эта девочка! Её волосы. Глаза. Хорошенький, почти детский ротик. Но особенно — её страстная увлечённость медициной! Увлечённость, жажда знаний — это вообще такая редкость в женщине! Благородность, женственность, цельность натуры! Я вспомнил её фотографию, и подумал: там она очень похожа на себя. И если бы даже маститый художник - портретист писал с Нины портрет, то вряд ли бы он вышел лучше и более похож на неё, чем та любительская фотография. Я заметил, что и она во время разговора, украдкой, с любопытством рассматривала меня. Взгляд её был чистый и приятный. Видя, как она рассматривает меня, я не смущался. Напротив, в этот момент мне было так хорошо, будто это ласковый и нежный луч солнца скользил по моему лицу. Только у очень умных, очень добрых и очень милых людей может быть такой взгляд, — думал я. И мне хотелось обнять эту девочку.
— Ну, вот, Ниночка, — произнес я, осторожно взяв её за руки.
— Сейчас мы рядом. А завтра я уеду. И потому хочу сказать тебе, чтобы ты знала: я всегда верил, что найду тебя. Мне говорили, что я выдумал тебя. Что на свете тебя нет. Что ты мечта. Но, я знал, что ты есть. И пусть ухмыляются и посмеиваются надо мной умники! Пусть они хоть заливаются от смеха. И считают меня глупым и ненормальным. Пусть! Мне они не причинят боли и обиды. Потому, что мне самому смешно, глядя на них. Потому, что разве можно обидеть того, кто любит и верит. А я люблю тебя. И жизнь совсем не плохая. Потому, что есть ты. Потому, что есть небо и солнце. Птицы и лес. Музыка и стихи. Понимаешь? Я верил в тебя, в то, что ты есть. Потому, что ты обязательно должна быть. Должна! Так же, как обязательно должны быть хорошие. Настоящие. Умные. И добрые люди. Иначе жизнь наша была бы так не интересна. И так скучна. Мы будем! Обязательно будем с тобою всю жизнь вместе. И я никого и никогда не буду любить так нежно. И так крепко-крепко, как тебя, милая моя мечта.
Нина, раскрасневшаяся, вся трепетала и смущалась. Ей было даже немножко жутковато и страшновато. Потому, что никогда в жизни не приходилось слышать таких слов. Выразительное личико её, на щеках которого, я заметил легкий, белый пушок, ещё более белевший оттого, что щеки буквально заливались краской, её блестящие умные глаза, выражали искреннюю, неподдельную радость. И явное, сильнейшее волнение.
— Все, что ты сказал сейчас, я ещё раньше всё точно так думала. Удивительно!.. Ты сказал, как будто мои слова...
И тут опять случилось неожиданное. То ли, действительно, по её простодушию. Её непосредственности. То ли это из чувства благодарности, она вдруг обвила тонкими своими ручками меня за шею. Прижалась ко мне, как листок. И нежно поцеловала в щеку. И я почувствовал запах теплого парного молока.
...Что говорить! Я был в восторге. Я был в восхищении. В блаженстве. — «Вот настоящее счастье! — думал я. — Вот минута, после которой, кажется, и умереть не страшно». – Да и в самом деле! Разве это не счастье – встретить родственную душу? Разве это не великая удача — найти человека, о котором столько мечтал! И который ждал тебя... А разве мог я тогда, в армии, предположить, что она будет как самый близкий мне человек, сидеть рядом. А я обнимать и целовать её? Впрочем, как же я забыл! Ведь я ещё в армии именно мечтал об этом... Но... похож ли я на того, кого ждала она? — подумал я. И в это время кто-то тронул меня за плечо. Потряс его. И сказал:
— Вставай! Ты чего это лежишь?..
Я открыл глаза. И поднял голову.
— Вставай. Уже давно подъём был. Ты, что-то, сегодня крепко спишь, — сказал дневальный, толкая меня.
Я огляделся. Вокруг стояли койки. Я лежал на одной из них в своей казарме. Солдаты, уже одевшиеся, строились в две шеренги.
Я всё понял…
...Можно ли передать то, что я испытывал в первый момент! Досада. Грусть. Обида. Как мало говорят эти слова! Я вдруг почувствовал усталость, опустошение, одиночество и ужасающее отчаяние. У меня, опустились руки. Ничего не хотелось. Кроме разве что одного. Уйти куда-нибудь. Убежать. Уединяться. Остаться одному. И никого не видеть. Но… даже и этого я не мог себе позволить.
Боже мой, – с грустью подумал я. – Значит, ничего не было. Мне приснился всего лишь очередной сон. И служить мне ещё целый год. Сколько раз ещё придётся мне видеть девочку эту во сне. Говорить с ней. Обнимать... А потом просыпаться и чуть не плакать от обиды. А вот так подумать: мне ведь давно не шестнадцать. А я все ещё, как мальчишка. Мечтаю об идеальной девушке. Надеюсь встретить её. И полюбить на всю жизнь. От чего это? Может, всему виною лес, в котором мы все здесь живем? И по которому можно пройти десятки километров, не встретив ни одной живой души...
Да ведь что таить! Ведь я мечтаю не только об идеальной девушке. Но вообще – о друге! Хорошем. Добром, Сильном. Умном. Отзывчивом. Словом, о красивом, гармоничном человеке, которого хочу встретить. И полюбить на всю жизнь. Где же этот человек?
Э-эх, Господи! Да бывают ли на самом деле. В жизни, в действительности, такие существа? Чистые, светлые, человечные во всех отношениях. Или мы только мечтаем о таких созданиях? Только видим их во сне. Только мучаемся и тоскуем по ним. Только ищем их. Этих честных, чистых и умных людей. А в жизни, в действительности, ничего этого нет. Ни чувств нежных и искренних, ни доброты человеческой, ни ласки друг к другу. Одни страсти – к богатству, деньгам, нарядам. К имуществу – движимому и недвижимому. Душа же наша остается одинокой, замерзающей, никому не нужной – даже нам самим. Мы стынем, сохнем, гибнем в ожидании тепла и любви, но никого не хотим ни обогреть, ни полюбить. Не хотим требовать с себя такого, чтобы самим становиться сильными, добрыми, гармоничными людьми. Ведь каждый же ждет настоящего человека, способного понять всё до глубины. Помочь. Вдохновить на великие дела. Каждый мечтает встретить его. Услышать от него доброе слово. Добрый, совет. Получить, помощь. Так пусть же, каждый человек, тот самый, что мечтает встретить и найти свой идеал. Пусть он сам хоть немножечко будет похож на него. То есть, сам будет добрым. Умным. Сильным. Человечным. Как хорошо жилось бы тогда на свете!..
...Долго ещё ходил я как пришибленный. Долго вопросы эти не оставляли меня. Уже помылся. Оделся. Стал в строй. Старшина отвёл нас на завтрак.
«Покормил». Привёл назад в казарму. Уже и койки выровняли по нитке. А сон и девочка Нина все стояли, у меня перед глазами. В душе звенела какая-то грустная и печальная мелодия. Бог весть, где услышанная мною.
Да разве ты, милый друг, никогда не слышал такой музыки, или песни? Которая, становится для тебя как что-то живое. Почти осязаемое. От которой становится так печально, и вместе с тем, так необычайно радостно, что хочется плакать. И плакать не от обиды, не от радости. Не от печали. А от тоски по этой мелодии. По этой музыке, которую ты чувствуешь всей душой. Но хочешь ещё увидеть глазами. Нежно прикоснуться к ней. Погладить ласково. И обнять, как милое, любимое, живое существо.
Но... ты не можешь этого сделать. Лишь снова и снова повторяешь про себя этот проникающий в сердце и душу мотив. И не можешь понять: в чём секрет, тайна этого проникновения? Где существо, воплотившееся в этой музыке? Нет этого существа! Ты никогда не увидишь, и не обнимешь его. Ты только можешь чувствовать его. И бесконечно тосковать по нему.
– Эй!, ты, что там мечтаешь, пойдем на смену, – крикнул мне сержант.
Я встряхнул головой.
И самом деле, пора было идти на дежурство...
После смены я возвращался один. В казарму идти не хотелось. Воздух был свежим, чистым, но ещё прохладным, хотя весна давно вступила в свои права.
Стемнело. Синее небо плотно усеялось звёздами. Серп молодого месяца начал скрываться за верхушками деревьев. Через всё небо чётко просматривался грандиозный Млечный путь. И как-то неожиданно, самой собой, в душе родились стихи.
Весна. Но грустно, неспокойно.
В казарме тёплой не сидится.
Гляжу – стоит берёзка стройная
И ей, наверно, тополь снится...
Луна загадкою сияет.
Смех листьев слышится в тиши.
В деревне дальней шавка лает.
А рядом – ни одной души!...
Конец.
Посмотрите также: