09.04.2024Количество просмотров: 451
Николай ФОМИЧЁВ
КЛУХОРСКИЙ ПЕРЕВАЛ
Повесть
Начало: Часть первая. Рай для глаз Часть вторая. Чёрные копатели
Часть третья.
ЛИК ВЕЧНОСТИ
ВЫДВИГАЕМСЯ НА ТРОПУ
Едва стало светать, я вышел на площадку перед домом.
Размялся, посмотрел на скалы по сторонам. Поднял глаза к небу, увидел плывущие облачка.
Лёгкие, пушистые, небольшие. Но они мне очень не понравились.
Четыре прошедших дня, по утрам облаков не было.
Стало быть, погода начинает портиться.
Идти надо сегодня!
Понял: вот он, долгожданный момент истины! День будет серьёзным!
Сразу весь собрался, сконцентрировался, почувствовал прилив энергии.
В голове зазвучали строки Высоцкого:
«Ну вот, исчезла дрожь в руках.
Теперь – наверх!
Ну вот, сорвался в пропасть страх –
Навек, навек.
Для остановки нет причин –
Иду, скользя.
И в мире нет таких вершин,
Что взять нельзя!..»
Василий Амосов вслед за мной вышел на площадку, также посмотрел на небо, сказал:
– Ладно! Прогуляюсь-ка я с тобой! Доведу до перевала. А дальше, на ту сторону, уже сам пойдешь...
Василий предложил мне резиновые сапоги с условием, что на перевале он их у меня заберёт: сапоги казённые, пара выдаётся на целый год. Подошва у них с глубоким протектором, не скользкая. Часть подъёма придётся идти по снегу, в сапогах подниматься будет гораздо легче.
Скоренько попили чайку с моим любимым бутербродом с салом. Завернул несколько бутербродов с собой. Воду брать не стал, лишнюю тяжесть таскать не хотелось. Решил: почувствую жажду, поем снега или чуть-чуть попью ледниковой водички.
Оделся по-походному: джинсы, футболка, фланелевая рубашка с длинными рукавами, сверху лёгкая куртка, на голове синяя кепка «Аэрофлот».
Василий оделся также легко: сапоги, рубашка, куртка с капюшоном, черноволосую голову оставил открытой. Накинул парусиновый рюкзак, в руки взял самодельный альпеншток.
Я тоже накинул на плечи свой почти пустой рюкзак. В руки взял посох. Тепло попрощался с Жорой и с Анатолием. От души поблагодарил их за всё.
Не мешкая, примерно, в пять тридцать, мы выдвинулись на тропу.
Василий сильно облегчил мне восхождение.
Не надо было думать: куда идти, как ставить ногу, где поворачивать, с какой стороны обходить валуны. Я просто шёл след в след за проводником, да смотрел себе под ноги. По сторонам глазеть, любоваться красотой не было времени. К тому же путь был для меня знакомым.
ТАЙНЫЙ ПРОХОД
По проторенной тропке поднялись почти к озеру. Остановились передохнуть.
Василий говорит:
– На Клухорский перевал мы с тобой не пойдём. Ты там уже был, когда ходили к озеру. Путь к нему слишком длинный. Ты сам видел: тропа петляет, огибает большое, а за ним и малое озеро, и долго тянется. Противный такой тягун будет! Набор высоты медленный, длинный и долгий...
Мы с тобой пойдем через перевал Горных инженеров. Он рядом с Клухорским. Чуть правее его. Высота у него побольше, примерно 3200, зато подход короче. Подъём на этот перевал круче, но спуск с него будет легче. Поднимемся на перевал Горных инженеров, вместе перейдём гребень, а на другой стороне ты сразу начнёшь спускаться вниз по тропе. Сначала дойдёшь до Клухорского перевала. Он будет левее по ходу и ниже... По вертикали, примерно, метров на 300-400 ниже. В целом, с перевала Горных инженеров до Клухорского недалеко, меньше километра. Будешь идти всё время понижаясь. Спустишься на той стороне хребта до Клухорского, а дальше по тропке начнётся крутой спуск уже с самого Клухорского.
Скоро я убедился: перевал Горных инженеров сильно отличается от Клухорского.
Во-первых, он выше.
Клухорский — 2781 метр, Горных инженеров, по словам Василия, 3200. Подъём на перевал Горных инженеров оказался для меня неожиданно крутым и тяжким. Притом, последние 300 - 400 метров пришлось подниматься по довольно глубокому снегу.
В добавок, в конце подъёма путь нам перекрыла грандиозная стена неприступных скал, взметнувшихся в небо. Серая стена со снегом в ложбинах представляла собой гребень Главного Кавказского хребта, его высшие, скальные точки.
В гребне, как оказалась, была небольшая, шириной всего в несколько метров расселина – узкий проход в отвесных скалах на другую сторону хребта.
Проход был похож на тайный.
Ни разу, ни на одной из карт, которые специально рассматривал позднее, я не обнаружил обозначения перевала Горных инженеров. Знали о нём, вероятно, только местные жители здешних гор, сваны или карачаевцы, да и то не все. Ну, и о нём прекрасно знали, как я мог убедиться, наши «аборигены»-метеорологи, излазившие тут все места.
Теперь о тайном проходе Горных инженеров в гребне скал Главного Кавказского хребта узнал и я, ростовский бродячий журналист.
Почему проход назван в честь горных инженеров, Василий не объяснил, можно было лишь догадываться. Скорее всего, ещё сто лет тому назад, во время исследования местности, перед прокладкой Военно-Сухумской дороги, горные инженеры впервые этот проход обнаружили, в честь них он и был назван.
Позднее я вычитал, что подобными проходами в скальных гребнях Главного Кавказского хребта с успехом пользовались наши военные альпинисты. Проникая через них, они словно ниоткуда, неожиданно появлялись в тылу врага, наводя среди горных егерей жуткий «шорох» и панику.
На подъёме к тайному проходу я немного притомился. К тому же, мы торопились, старались не останавливаться. Хотя, по моей просьбе, раза три или четыре всё-таки пришлось тормозить, чтобы элементарно перевести дыхание.
Успокаивал себя тем, что спуск будет легче. Всё-таки идти вниз всегда проще.
Такая мысль-надежда была моей первой ошибкой.
Примерно часам к девяти утра мы вышли на верхнюю точку прохода Горных инженеров.
Продвигаясь по небольшим камням и неглубокому снегу на дне прохода, Василий подвёл меня к южному склону, до спуска.
Я снял сапоги, одел свои ботинки.
– Отдохни немного здесь, – предложил Вася. – Я пока сбегаю на вершинку, она тут рядом. Всё-таки, пик Горных инженеров!.. А то нехорошо! Быть почти на вершине и не подняться!..
Вася исчез, ступая по камням, как по ступенькам.
«Сбегаю на вершинку!» – с иронией повторяю по себя его слова. – «Ничего себе! И это у нас называется: «туберкулёзный больной!..»
Жду «больного» с удовольствием. Смотреть было не на что. Справа и слева проход через перевал закрывали скальные стенки. Опёрся на свой посох, опустил глаза на снег под ногами и старался вволю надышаться.
Василий отсутствовал минут двадцать, может полчаса. Вернулся быстро. Мы вместе постояли ещё пять-семь минут.
Я поздравил его: «С горой тебя!..»
Потом мы попрощались.
Уходя, он ещё раз напомнил: «Приедешь в Сухум – дай нам сразу телеграмму».
Я остался один.
ПЕРВЫЙ ШАГ
Подхожу к самому краю спуска с гребня.
Минуты две или три стою в окружении сплошного «белого безмолвия», привыкая к обстановке.
Огляделся. Запустил глаза вниз, насколько было возможно, но ничего особенного не увидел.
Меня обступали мрачно-серые, местами заснеженные, разной конфигурации, холодные и неприветливые вершины – 3400, 3500, 3600! Они закрывали дальний обзор; глаза упирались в скалы.
Радости, восторга не чувствовалось. Особой тревоги тоже. Сосредоточенность и готовность идти.
На уровне глаз, передо мной и ниже, важно шествовали лиловые, подсвеченные солнцем, облачка. Странно было видеть их рядом и под ногами – обычно облака проплывали над головой!
Картина чинного шествия облаков меня, правда, настораживала. Я знал: в горах погода портится стремительно, немного побаивался этого. Но облака были не очень большими и их было не так много.
Во мне сидела упорная, спокойная уверенность: всё будет нормально. Пройду!
С одной стороны, уверенность эта подвергала меня смертельному риску. Но с другой – спасала от паники.
Вдыхаю полной грудью и делаю решительный шаг к приключениям, о которых даже представить себе не мог.
НА БОЕВЫХ ПОЗИЦИЯХ
Мотоцикл «Восход 2» прикатил нас с отцом в посёлок Матвеев Курган, на западе области.
Поднялись на Волкову гору.
Весной и летом 1943 года здесь, на правом, высоком, берегу реки Миус, от Азовского поря до самого Харькова, пролегали мощнейшие немецкие укрепления. «Незыблемая восточная граница Третьего Рейха», – как утверждала гебельсовская пропаганда.
Наши окопы размещались внизу, за левым берегом Миуса, на менее выгодных позициях. Естественно, сверху враги хорошо просматривали, особенно в бинокль, и весь посёлок, и поля до горизонта и, конечно, все наши позиции.
Глядя вниз, отец вспоминал, что и где находилось, во время войны.
– Вот там, правее от посёлка, стояло большое каменное здание мельницы, уже тогда полуразрушенное; сейчас его нет. У посёлка проходила первая линия наших окопов. А вот, примерно, там, ближе к Миусу, мы с напарником, моим вторым номером по пулемёту, стояли в «секрете». Точнее в боевом охранении.
«Секрет» выставлялся на нейтральной полосе. Примерно, на двести-триста метров впереди первой линии наших окопов. Маскировался, чтобы немцы не могли обнаружить.
Те, кто ходил в боевое охранение должны были днём и ночью сидеть тихо, ничем себя не выдавать. Курить, зажигать спички, громко разговаривать, особенно ночью, категорически запрещалось. Переговаривались только шёпотом.
Вместе с пулемётом Дегтярева, у нас был автомат ППШ и гранаты. Наша задача была первыми обнаружить врага, встретить его и вступить в бой, с тем, чтобы дать время для подготовки к бою бойцам первой линии наших окопов.
КОСОЙ ЛАЗУТЧИК
Сильных сражений весной при мне здесь не было. Стычки, перестрелки иногда случались. Но не надолго. Скоро всё успокаивалось.
В боевом охранении стоять в маленьком окопе на двоих было, конечно, тревожно, особенно ночью. За спиной наши; впереди немцы. Понимали: если немцы захотят сделать вылазку к нашим позициям, то первой их задачей будет тихо к нам подползти и «снять». Так, чтобы затем внезапно напасть и захватить первые линии наших окопов. Естественно, о сне ночью в дозоре мы не думали. Глядели в оба вперёд и по сторонам.
С немецких позиций могли приползти разведчики. Ну, слава богу, никаких опасных случаев не было.
Кроме одного... почти комичного...
Стоим в боевом охранении, я смотрю в темноту. Вдруг замечаю: кто-то тихо ползёт в нашу сторону. Притом, урывками. Сделает несколько движений, затаится. Потом опять ползёт. И уже близко!.. Ночь, темно, но силуэт виден. Я прицеливаюсь из автомата одиночным – хлоп! Убил сразу! Подползаю к убитому разведчику, а это... заяц.
Травку косой щипал, а мы сидели так тихо, что он даже не заметил нас. Подполз настолько близко, что в темноте показался нам вражеским лазутчиком.
Ну и страх конечно своё дело сделал.
Немцы услышали одиночный выстрел, не разобрались что к чему, открыли беспорядочную пальбу. Наши тоже встревожились. Подползают к нам, спрашивают: что случилось?
Мы объяснили. Потихоньку всё успокоилось.
Незадачливого «лазутчика» отдали на кухню...
СНЕЖНОЕ БЕЗМОЛВИЕ
Перед возвращением на метеостанцию Василий напутствовал меня: «Когда начнёшь спускаться с перевала, придерживайся левой стороны. Там должна быть тропочка. Её видно. Не торопись, присмотрись!..»
Немного спустившись вниз, я осмотрелся, но никакой тропки не увидел.
Хуже всего – было полное отсутствие камней под ногами.
Когда мы с Василием поднимались наверх, снег был везде. Но также везде нас сопровождали камни и скальные выступы. Между ними не явно, но всё же угадывалась протоптанная многолетним хождением, извилистая туристская тропа.
Только при штурме самого перевала Горных инженеров, тропа исчезла. Подъём был сплошь завален снегом и Василий вёл меня, ориентируясь по каким-то своим неизвестным мне приметам...
На южном склоне хребта никаких камней и скальных выступов под ногами не оказалось. Толщина снежного покрова была здесь, видимо, слишком высокой.
Я стал спускаться вниз и очумел!..
Перед подъёмом я рассуждал логично: на южном склоне солнца больше, оно греет сильнее, всё тает быстрее, снега здесь должно быть гораздо меньше. И когда рассматривал карту, перед походом, также обратил внимание: все ледники находились на северном склоне хребта.
Парни с метеостанции, очевидно, думали также; в конце мая никто из них, похоже, здесь не бывал...
В действительности оказалась всё наоборот: на южном склоне Главного Кавказского хребта снега лежало в сотни, в тысячу раз больше, чем на северном.
Причина стала мне понятна позднее. На южную сторону Водораздельного хребта с Чёрного моря, надвигаются тёплые, влажные ветры, идут частые муссонные дожди. Здесь, высоко в горах, водяные капли превращаются в снег. Скалы гребня Главного Кавказского хребта закрывают проход воздушным массам на север. Основные осадки выпадают на южном склоне. Снег за зиму накапливается многометровой толщиной.
Я сообразил сразу: обилие снега – это зловещая опасность. Ничего твёрдого под ногами не чувствовалось! Впереди сплошное белое молоко до горизонта. Да и сам горизонт не просматривался. Где оно это «молоко» заканчивалось? – трудно было определить.
Сплошное снежное безмолвие!
И гигантские, вздыбленные скалы, словно грозные стражи вокруг! Однако обращать внимание на красоту было не досуг.
Любопытное открытие я сделал для себя. Когда шёл внизу по асфальтовой дороге на метеостанцию, то всё время обращал внимание на окружающую красоту, восхищался и наслаждался ею! Сейчас беглым взглядом и боковым зрением постоянно отмечаю и признаю: здесь дикая красота гор на порядок выше и грандиознее! Но вот диво: восторга и любования красотой не было. Мысли занимались совсем другим...
С первых шагов я невольно обратил внимание на свои ботинки – они сразу мне не понравилась – в сравнении с глубокими протекторами сапог, ботинки оказались скользкими!..
ТРОПА
Осторожно прохожу вниз между двумя небольшими ледничками. И тут, вроде как, обозначилась чёткая тропинка. Она повела меня вправо.
Позднее догадался, скорее всего это была звериная тропа. Весна, на южном склоне теплее, кабаны, туры, может, медведи, проделали тропу с севера на юг, через проход.
Подумал: ладно, сейчас тропа ведёт чуть правее, но потом, должна, повернутся влево – это же перевальный участок. Серпантин!
И тут – хоп! – тропа пошла круто вниз.
Даже очень круто.
Я доверился ей, пошёл вниз. Прошёл с полкилометра, спустился на дно какого-то ущелья, потратив, наверное, более получаса времени.
И вдруг моим глазам представилась неожиданная картина: колоссальный водопад с грохотом падает, метров, наверное, с двадцати – двадцати пяти, справа от меня. Причём, водопад широкий и мощный. Толстенная масса воды обрушивалась вниз, пробивала снег, лёд и исчезала под ними.
Чуть левее в стороне от ревущего водопада – вижу через реку мостик изо льда и снега.
Мостик и сама тропинка, явно приглашали меня перейти на ту сторону реки – там просматривались крутые склоны гор и густой хвойный лес. Тропа подвела меня прямо к этому природному мостику.
Тут я оробел.
Понимал отчётливо: мостик изо льда и снега, под которым со скоростью курьерского поезда несётся могучий горный поток – не просто рискован – он смертельно опасен. Чуть треснет ледок или мягким окажется снег, и ты в одно мгновение – в ревущем потоке; тебя подхватит и понесёт.
Всё!
Через минуту ты мертвец. Через десять минут части твоего тела – голова, руки, ноги, с огромной скоростью ударяясь об острые камни, валуны, скалы, начнут разделяться!..
Возможно, размышлял я, под снегом и льдом, всё-таки, есть настоящий мостик из каменных глыб, просто сейчас он скрыт снегом. Но откуда здесь мостик? Кто его мог перекинуть на такой высоте? Кому он здесь нужен? Хотя... может он природный?, по нему ведь явно кто-то ходил!..
Я подошёл к «мостику» поближе. Всмотрелся в несущийся поток воды, даже сделал по переходу несколько шагов. Попробовал твёрдость мостика ногами и посохом.
Вроде бы крепкий!
Но остановился.
Стал вспоминать.
Ни разу! Ни Василий, ни Анатолий – не говорили мне, что первой большой приметой на моём пути будет водопад. И мостик под ним через реку чуть ниже.
Ни разу!
Про водопад вообще никто никогда не упоминал.
«Возможно, водопад бывает здесь только весной? – подумал я. – Летом от него остаётся лишь небольшая струйка?»
Но оценив поток срывающейся воды, я не мог вообразить, чтобы он пересыхал к лету. Слишком огромный объём извергался сверху – вряд ли такой поток бывает здесь только весной.
Во-вторых, рассказывая о маршруте, ни Анатолий, ни Василий ни разу не говорили, что почти в самом начале пути мне надо будет спускаться круто вниз. Что там, внизу, я встречу водопад, недалеко от которого мне надо будет перейти мостик на правую сторону реки.
Стал догадываться, что зашёл не туда.
Быстро понял: не зная дороги, здесь можно легко заплутать. И что, в принципе, такое начало подсказывает мне самое разумное: опять подняться наверх, пока мои собственные следы видны на снегу. И вернуться на перевал, точнее на проход Горных инженеров.
Мелькнула даже мыслишка: «Так, может, вообще лучше назад?!..». По своим собственным следам, опять поднимусь к проходу, затем без проблем, опять же по своим следам, спущусь с него вниз, к парням, на метеостанцию? Это будет самым разумным и безопасным решением!..
Ведь это же явно не очень хороший знак: начало пути – и сразу неудача – пошёл не туда. А что дальше будет?!..
Однако представил себе кислые лица ребят, когда они увидят меня, вернувшемуся с «фронта» побеждённым.
Скажут: «Братан, не уверен, нечего было соваться!..».
Стыдно!..
Однако и для возвращения к проходу надо сейчас опять подниматься наверх.
Тяжело!
От метеостанции наверх я и так преодолел уже километров пять или шесть беспрерывного подъёма! Начну карабкаться сейчас вверх – выбьюсь из сил – хватит ли их на спуск вниз, по южному склону?!..
Хотя и назад – совсем назад – тоже не вариант!
Назад – это позор! Сдача в плен!..
Не подходит!
Посмотрел на часы. Около 11. Время в запасе ещё имелось…
РЕКА ДОЛЖНА БЫТЬ СПРАВА!..
Итак!
На мостик идти нельзя. Тут всё ясно. Про мощный водопад никто ничего мне не рассказывал.
На новый крутой подъём может не хватить сил. Слишком устал, спускаясь вниз.
Что делать?
Стал думать. Вспоминать, что Толя Сидоренко мне говорил.
И вдруг вспомнил:
«Может случиться так, что ты не знаешь, куда тебе идти. Может туман выпасть. Может вообще что-то случиться. Так вот! Всегда проверяй себя тем, что сразу определись: на каком склоне ущелья ты находишься. Ты должен всегда быть на левом слоне. Куда бы ущелье не вело! Как бы оно не крутилось, не извивалось, не поворачивало – упорно придерживайся левого склона! Река у тебя должна быть всегда только справа! Всегда! И течь вниз. Чтобы, спускаясь вниз, ты всегда видел, что идёшь по склону левой стороны реки, а река течёт от тебя справа. Справа по ходу».
Во-о-от!, – с каким-то злорадством подумал я. – А предательский мостик приглашает меня как раз на правый берег, на правый склон ущелья!.. Туда, где нет ни дорог, ни троп. И никто не ходит.., кроме зверей!.. Идти туда – это идти им на съедение!..
«После перевала, по пробитой в скалах старой Военно-Сухумской дороге, в начале – не иди!, – напутствовал меня Анатолий. – Старая дорога, спускаясь с хребта, петляет туда-сюда серпантином. Там, у перевала, её практически нет. Наверху, за перевалом, она будет завалена камнями и заметена снегом. Увидишь ты её гораздо ниже, когда уже спустишься вниз. Обрати внимание! Ещё раз подчёркиваю: наверху, на перевальном участке этой старой Военно-Сухумской дороги почти нет – завалена камнями, лавинами, обвалами... Она, конечно, обозначена в горах серой ниткой, её можно увидеть – она же прорублена в скалах, но придерживайся её, просто как ориентира. Вверху идти старайся сначала по туристской тропе. Она должна просматриваться. Туристская тропа и легче, и короче, и прямее, и точнее, чем дорога!..»
Всё это я вспомнил, стоя перед «мостиком» на правый берег реки.
Сразу всё понял и резко дал ходу назад.
Ко мне вернулась уверенность! Повеселел, настроение улучшилось. Даже силы прибавились!
Опять стал подниматься вверх. К перевалу-проходу Горных инженеров, с которого около часа назад спустился.
Мне всё стало ясно! Увидел весь свой дальнейший путь. Удивительно! Будто заново силу обрёл!
Довольно энергично поднялся наверх, к самому, знакомому уже мне проходу. Постоял около него, осмотрелся. Повернулся лицом на юг.
Прошел несколько метров – резко взял влево. И – вдоль южной стороны гребня скал Главного Кавказского хребта, по примороженному насту снега, опираясь на посох, ускоренным темпом погнал вниз по склону, в сторону Клухорского перевала. Который, как сказал Василий, должен был быть левее и ниже перевала Горных инженеров, по вертикали метров на 300-400.
БИТВА ПРОПАГАНДИСТОВ
«В апреле-мае, на линии наших и немецких окопов, в районе Матвеево-Кургана, стояла относительная тишина. И наши, и немцы накапливали силы, готовились к летней схватке, – рассказывал отец. – Больших стычек не было. Перестрелки были, даже сильные, но без движений войск. Сидели каждый на своих позициях, иногда обменяемся ударами друг с другом и снова тишина».
– А перестрелки от чего случались?, – спрашиваю.
– Разные причины были. Кто-то сделает случайный выстрел, ему сразу отвечают... Нередко, с пропаганды начиналось...
– С какой пропаганды?
– Сидим в своих окопах, тишина. Немцы выставляют громкоговорители, направляют рупоры на наши окопы и начинают на русском языке вести против нас свою пропаганду. Притом, такую примитивную, даже удивительно! Мол, ваши отцы и деды воевали в гражданскую против царя, белогвардейцев и золотопогонников, за народную власть, за свободу и равенство. А теперь всё у вас вернулось. Сталин переодел вас в царскую форму. Опять вами командуют офицеры и генералы в золотых погонах, против которых бился Василий Иванович Чапаев, другие герои гражданкой. А вы как были рабами до революции так и остались. За что вы теперь воюете? Чтобы гнуть спины ради красных помещиков и капиталистов?..
Наши пропагандисты выставляли свои рупоры и на немецком языке начинали своё вещание на их окопы.
Мы понимали только отдельные слова «фашизм», «Гитлер», «немецкие рабочие», что-то там ещё такое... Чувствуем: наша пропаганда работает сильнее, правдивее. Задевает более чувствительно фашистское командование и солдат. Потому что фрицы всегда не выдерживали и первыми начинали стрелять по тому месту откуда шло наше вещание.
Сначала с автоматов. Наши в ответ тоже из автоматов. Немцы пулемёты подключали. Наши тоже отвечали с пулемётов. Немцы с миномётов и с пушек начинали палить, наши тоже пушками отвечали. Наконец заворчали немецкие «Ванюши» – это у них такой шестиствольный миномёт был – очень сильный. Но, смотрим, уже наши «Катюши» - гвардейские ракетные миномёты, с визжанием полетели к ним через наши головы.
«Катюш» фрицы очень боялись. Когда «Катюши» начинали работать, они прятались и замолкали.
Потихоньку всё затихало. Мы сидим в своих окопах, смеёмся.
– Ну вот! Поговорили с фрицами по душам!..
– Пап, а что опаснее мины или снаряды?
– Для пехоты мины опаснее. Снаряд зарывается в землю, осколки в основном вверх летят. А мины взрываются чуть только прикоснувшись к земле, осколки разлетаются веером по поверхности...
Вот такая обстановка была здесь в апреле-мае.
А в начале июня нас перебросили под село Куйбышево.
Вот там началась мясорубка.
МИМО КЛУХОРСКОГО
Наконец-то! Вижу знаменитый и легендарный Клухорский перевал с его южной стороны!
Стою на одном уровне с ним. Ясно и отчётливо просматривается он между высоких заснеженных скал. И, как бы приглашает, открывая путь туристам с юга на север.
Сначала в сторону Клухорского озера, где я был с парнями всего три дня назад.
Затем ещё ниже, на метеостанцию, где прожил целых четыре дня.
Через перевальный проём увидел, как бы родные мне места на северном склоне!
На минуту задержался, но назад идти и не подумал.
Прошёл мимо Клухорского, стараясь догнать упущенное время.
И стал спускаться вниз, на юг, уже как бы, с самого Клухорского перевала. Но не по дороге, которая, вижу, сразу сворачивала влево, по пологому склону для серпантинного спуска. А, как и советовал мне Толя Сидоренко, по более прямому и крутому, туристскому склону.
И... сорвался!..
ПУТЬ НА СОПКУ
Небольшой посёлок Куйбышево. В центре обелиск.
Подошли к нему с отцом. Постояли. Поклонились погибшим здесь его товарищам.
Подъехали к сопке, буквально нависающей над посёлком.
Я предложил:
– Папа, а покажи именно то место, где ты ходил в атаку на эту сопку?..
Мы подошли к правому «плечу» горы.
– Примерно вот здесь, были наши окопы. А вот отсюда мы поднимались в атаку.
Что интересно!, – продолжал рассказывать отец. – Перед атакой по полчаса, а то и больше, немецкие окопы на сопке обрабатывались нашими «Катюшами». Кажется, там живого места не должно оставаться! Земля тряслась. Пыль и дым поднимались до небес. Мы смотрели как над нашими головами в сторону немецких окопов пролетали «Катюши», оставляя реактивный след в небе. И сердце наше радовалось! Понимали: это за нас! Это нас, пехоту, защищают и оберегают наши артиллеристы!..
Но вот звучала команда: «Приготовиться к атаке!».
И наступала наша очередь. Очередь пехоты...
Перед самой атакой нам раздавали по сто граммов спирта. Чтобы в бой идти было не так страшно.
Притом, пить разрешалось строго по команде. Ровно за 15 минут до атаки... Но я никогда не пил, отдавал свою порцию тому, кто хотел...
По команде мы начинали штурм.
– Пап, а давай с тобой вместе подниматься на сопку именно по тому пути, где ты шёл в атаку тогда!
– Давай!
Мы с отцом стали подниматься по крутой горе наверх. Подъём оказался очень тяжёлым, даже мне идущему налегке... На полпути я запросил:
– Па, давай с минуту отдохнём!
Мы остановились. Отец заметил:
– Во время атаки, останавливаться нам было нельзя, убьют сразу! Вдобавок, трупами наших бойцов, которые погибали в предыдущих атаках, был завален здесь весь склон сопки. Трупы бойцов лежали на жарком солнце по много дней, разлагались. Забирать их даже ночью, было невозможно, склон плотно простреливался.
Дышать было нечем! Трупного смрада, даже немцы не выдерживали. Они обливали сверху бензином трупы наших бойцов и поджигали их. Воздух от горелого человеческого мяса, смешанного с бензином, стоял невыносимо тяжкий! Но дышать им было всё же легче, чем просто воздухом от разлагавшихся трупов.
В атаку нас посылали беспрерывно. В иные дни по 15 раз ходили на эту гору!
По 15 раз в день!
Но немцы снова и снова сбрасывали нас назад, вниз, к своим окопам
А командиры опять поднимали нас в атаку.
СПУСК
...Я сорвался.
Там был очень крутой снежный склон, я не удержался на ногах. Покатился.
Сначала буквально кубарем, потом с помощью посоха выровнялся и заскользил на «пятой точке».
Можно было подняться – посох был у меня в руках, я держал его крепко, из рук не выпускал. Словно веслом по воде, регулировал им свой бешеный спуск.
Конечно, я понимал: можно было посох воткнуть в снег, остановиться и подняться. Но вдруг я даже немножко обрадовался! Потому что увидел: столь быстрый «спуск» по снегу – фактически падение камнем на «пятой точке», как на лыже – это гораздо более быстрый и экономный спуск, чем обычный пеший, ногами по склону.
Я вспомнил (где-то читал), что опытные альпинисты, чтобы ускорить спуск с Эльбруса, когда есть желание быстрее соскользнуть вниз и сэкономить силы и время, садятся на ледоруб и катятся на нём, как на лыже. Ледоруб, в случае чего, можно сразу воткнуть и остановиться, если видишь какую-то опасность.
Поначалу я также катился на «пятой точке».
Пытался «держать под контролем» процесс своего падения по склону, но не останавливал его.
Я всё ещё чувствовал: можно было остановиться!
Но... видел: скользящий спуск мой был невероятно быстрым. Если бы я решил проделать тот же путь пешком, на ногах, то на то же самое расстояние затратил бы в пять раз больше сил и времени, чем это тратилось на скользящий спуск...
«Ладно!, – думаю, – снег глубокой. Если буду идти – стану беспрестанно проваливаться – быстро утомлюсь и время потеряю...»
Продолжаю скользящее падение.
В какой-то момент чувствую: начинаю скатываться слишком быстро! Даже с ускорением!
Всё же думаю: «Ладно, пока ничего страшного! Ниже по склону, по идее, должен быть какой-то более пологий спуск. Там остановлюсь. Но вот эту «тянучку» снеговую пролечу».
Однако, вижу: скорость увеличивается.
Начинаю бояться. Чувствую: ещё немного, и уже не смогу остановиться в случае опасности.
А вдруг впереди помехи? Яма? Или трещина?..
Не дай бог, попадётся навстречу камешек с футбольный мяч! Я об этот камешек шмякнусь! И больше мне идти уже никуда не надо будет!.. Или из рюкзака может что-нибудь выпасть. Или, ещё хуже – впереди окажется обрыв и падение со скалы. Не успею даже среагировать.
Пока не поздно, надо останавливаться!
Посохом начинаю тормозить.
Постепенно останавливаюсь.
Встаю на ноги. Осматриваю самого себя, проверяю карманы, рюкзак.
С досадой обнаруживаю: потерял блокнот. В нём мои записи путешествия, схема спуска с перевала, который мне нарисовал Толя Сидоренко, его советы по переходу.
Хотел их просмотреть, свериться. Обшарил все верхние клапаны рюкзака, куда намеревался положить, чтобы можно было быстро достать.
Блокнота нигде не нашёл.
Расстроился очень сильно. Решил: потерял блокнот при падении-скольжении по снегу, когда несколько раз пришлось лететь даже кувырком через голову.
Был убеждён, что положил блокнот в какой-то карманчик, и при спуске он элементарно выскользнул. Естественно, блокнот с записями пропал навеки-вечные.
Было жаль! Ещё и потому, что в этом блокноте записаны все мои мысли, чувства, размышления и впечатления первой половины похода – до подъёма на перевал.
Что делать дальше?!..
Скатываться и дальше по крутому склону больше не рискнул. Стал просто спускаться ногами. Решил: лучше идти медленнее. Это надежнее и безопаснее, чем лететь с риском свернуть себе голову...
Пошёл по снегу. И сразу стал проваливаться. Иногда по колено. Иногда чуть ли не по пояс. Выкарабкивался. И шёл дальше... Снега было много!
Хорошо, что облака ходили рядом, на уровне гор. Но не касались их. Если бы облака опустились на склоны, как это в горах часто бывает, я бы не знал, куда двигаться; пришлось бы идти вслепую... А так передо мной хорошо просматривалась долина реки Клыч – вся в обрамлении скальных вершин. И до самых дальних склонов этой долины, куда только можно было видеть, моим глазам открывалось одно сплошное молоко снега.
Я шёл без очков. Понимал: могла накрыть «горняшка» – снежная слепота. Но, к счастью, на уровне глаз и выше проплывали кучевые облака и не давали солнцу слишком ослеплять меня.
Идти оказалось тяжело. Час, может быть два, я только и делал, что шагал. Опускал ногу в снег. Проваливался. Вытаскивал другую. Переступал. И опять проваливался.
А впереди до горизонта виден был только один сплошной снег.
И величественные стражи по сторонам.
ВОЗМУЩЕНИЕ...
Я помнил: толщина снежного покрова в иных местах может достигать многие десятки метров. Тает он здесь поздно. Апрель, май, начало июня, а снег всё тает, тает, тает! Если раньше я только слышал, то теперь, что называется «ногами понимал»: почему через Клухорский перевал туристов пропускают только два месяца в году: в июле и в августе. Просто потому что все остальные месяцы склоны завалены снегом и опасны для перехода.
Но я знал и другое: в конце 1942 года, здесь были ожесточённые бои. Притом, как раз в самые опасные месяцы – в октябре, ноябре, декабре. Особенно опасными были последние два месяца года – ноябрь и декабрь, когда здесь идут сильные снегопады и беспрерывно срываются лавины.
Я это постоянно помнил. И когда становилось достаточно тяжело, в глубине души начинал себя совестить: «Раз наши солдаты – не обученные, без специальных средств, без подготовки, некоторые, может впервые даже, оказавшиеся в горах – выстояли (а по возрасту они были такие же, как я, и даже моложе меня на много). Выстояли и не дали вышколенным «эдельвейсовцам» спуститься с перевала на юг, – значит, и я должен выстоять и пройти! Тем более, что в сравнении со многими нашими солдатами тех лет, я в горах не новичок!..».
После трёх или четырёх километров пути, я стал чувствовать, что начинаю выбиваться из сил. Хуже всего, что нельзя было где-нибудь присесть и передохнуть – везде только снег.
И останавливаться было нельзя: время уходит. Сколько ещё надо было идти, я плохо себе представлял.
Время было обеденное. А впереди был виден только снег, снег и снег! Мысленно я уже стал возмущаться: сколько ещё снег будет вот так тянутся!? Столько километров прошёл уже! Кажется, пора бы и заканчиваться снегу! Он что, вообще, до самого Сухума будет что-ли?!.. Уже конец мая! Пора бы, появиться из под снега чему-то более твёрдому и крепкому!..
ЛОБОВЫЕ АТАКИ!..
Отец вспоминал:
– Перед Курским сражением и непосредственно в дни его проведения, здесь, на Миус-фронте, для нашей пехоты были самые страшные дни! Нас посылали в беспрерывные атаки!. Немцы сбрасывали нас вниз. Но командиры опять поднимали в бой.
Помню, как сейчас, призыв командира: «Минай – вперёд! Займём сопку, награда будет!..».
А какой «займём»!
«Катюши» перед нашей атакой каждый раз обрабатывали сопку. Мы шли в атаку, но немцы всё равно оказывали сопротивление. Сначала мы удивлялись: как они выживали после таких артобстрелов? Потом поняли.
Оказалось, у каждого немецкого солдата имелся индивидуальный броне-колпак из стали. Как только наша артиллерия и «Катюши» начинали обрабатывать их окопы, каждый солдат укрывал себя броне-колпаком. Только прямое попадание снаряда или мины могло вывести его из строя. Прекращалась артподготовка, солдаты снимали с себя броне-колпаки и начинали стрелять по наступающим. Приходилось прыгать к ним в окопы, вступать с ними в рукопашную – вот тут я активно работал своим пулемётом, иногда даже его прикладом!..
Но это было ещё не всё.
Немцы отличные математики! Просчитывали всё с точностью до сантиметров!
Только мы займём их окопы на вершине сопки, а со второй линии их обороны нас начинала обстреливать немецкая артиллерия и миномёты. Притом, их снаряды ложились прямо в занятые нами окопы! Прямо в окопы!..
Слышу крики моих друзей: «Ой!.. Ай!.. Помогите!..»
Кому-то руку оторвало, кому-то ногу!
Мы начинаем отстреливаться. Пытаемся закрепиться в занятых окопах. Смотрим, а на нас уже танки выдвигаются с их стороны.
Наши танки и артиллерия помочь нам не могут. Гора крутая! Ни танки ни пушки к нам на подмогу не подойдут, на гору не поднимутся. А с их стороны склон горы более пологий – танки, хоть и с трудом, но поднимались!
Через наши головы «Катюши» пытаются их танки остановить. Но нашим артиллеристам из-за горы ничего не видно, прицельно бить не могут. Лупасят по- площадям! Но толку от этого мало.
Танки приближаются, начинают расстреливать нас прямой наводкой, мы не выдерживаем, скатываемся назад.
В одной из таких атак в мой пулемёт влетает осколок снаряда. Вернулся назад без оружия. Но через полчаса командиры опять поднимают нас. И опять: «Вперёд, за Родину! За Сталина!..».
Говорю: «Дайте, хоть винтовку, хоть автомат! Как с голыми руками идти в атаку!?».
Но командиры кричат: «В атаку! Оружие в бою добудешь!».
Приходилось бежать вместе со всеми наверх и смотреть когда убьют товарища рядом, чтобы подхватить его оружие!.. Ужас! Как мы это выдерживали не понятно!.. Наверное, просто потому что молодые были. Силы быстро восстанавливались.
Но сколько погибло здесь моих товарищей!..
Отец ходил вдоль немецких окопов когда-то многократно занимаемых им и его боевыми друзьями. Останавливался в некоторые местах. Всматривался в остатки заросших и обвалившихся траншей, видимо, вспоминал события своей юности и... плакал.
Я молча ходил за ним, смотрел и не мешал.
Наши беспрерывные, бешеные атаки немцев, всё-таки, сильно напугали, – продолжал отец свои воспоминания. – Потому что их командование решило, очевидно, что главный удар наши войска нанесут именно здесь, на Миус фронте.
В самый разгар Курской битвы фашисты вынуждены были снять с Курского направления целых четыре дивизии. Притом три дивизии – танковые. И переправить их сюда, на Миус-фронт, с тем, чтобы сдержать наше наступление.
Представь! Во время решающей Курской битвы были сняты целых три танковых дивизии! И направлены сюда, на нас!
Мне везло. Каждый раз я уходил в атаку и прощался со своим другом, Павлом Скосырским, твоим будущим крёстным отцом, он оставался в обороне. Всё, говорю, Паша, прощай, наверное на этот раз меня убьют!
Но вот чудо! Немцы сбрасывали нас опять, а я снова возвращался невредимым! Весь чёрный!, в поту!, в пыли!, в грязи!
Только одни белки глаз видны были.
Но живой и невредимый!! Лишь слегка кое-где посечённый камешками.
После нескольких дней беспрерывного штурма сопки под Куйбышевым, нас вечером вдруг решили перебросить ближе к Саур Могиле – высота 277,9 – доминирующая на Миус-фронте. Говорят, там в обороне немцев образовалась брешь и намечался наш прорыв.
Всю ночь мы шли вдоль Миус-фронта на север. Прошли километров 10-15, может, больше.
Утром, не доходя до Саур-Могилы, остановились около первой линии наших окопов.
Было темно. Нашу роту развернули на запад в сторону немцев. Объяснили, что в этом месте в обороне противника образовалась брешь. Наша задача окончательно её прорвать и закрепиться.
НА «БАРАНЬЕМ ЛБУ»
Сколько я прошёл, на самом деле, трудно было определить.
Вдруг вижу, облегчение! И радость неимоверную! Первый гладкий валун на своём пути!
«Бараний лоб», как называют его альпинисты.
Ровная, отполированная, чуть ли не до блеска, как мне показалось, вершинка камня, широким пологим куполом высотой метра на полтора поднималась над коркой снега.
Бегу бегом к этому камню, чтобы присесть и посидеть на нём, хотя бы минут пятнадцать. Передохнуть. Перевести дух.
Залезаю. Тёмно серый камень оказался шершавым, словно ободран был крупной наждачкой.
Поднимаюсь на его верхнюю точку.
Приседаю. Вытягиваю перед собой ноги.
Солнышко припекает. Чувствую: камень нагрелся и был приятно горячим.
Перевожу дух.
Так радостно стало – наконец, увидел что-то твёрдое!
Сижу, отдыхаю.
И... вдруг меня начинает обуревать страх.
Внезапно вспоминаю предупреждение Толи Сидоренко.
«На спуске с Клухора, когда будут заканчиваться снежные поля, и ты начнёшь выходить на скальную основу, увидишь первые, так называемые, «бараньи лбы» – выглядывающие из под многометровой толщи снега. Круглые, обточенные ледником камни. Гладкие, но сухие валуны. Тысячи лет обрабатывались они мощными ледниками, которые здесь когда-то были.
К «бараньим лбам» ни в коем случае не подходи! Сейчас это смертельно опасно. Сколько альпинистов погибло при спуске, приблизившись к ним!
Почему погибают?
На большой высоте, весной и даже в начале лета, температура, преимущественно, минусовая, снег почти не тает. Камень, заваленный за зиму толстым слоем льда и снега, может быть огромным. Высота его от основания до верхушки до пяти и более метров может доходить! «Лоб бараний» весной сверху нагревается горячим солнцем. От нагрева вокруг камня по всей его высоте, снег подтаивает... Между камнем и слоем снега образовывается пустое пространство, иногда шириной до метра и больше. Когда последний снежок выпадет, пустое пространство сверху прикрывается тонким ледком. На корку льда ногу ставишь, чтобы опереться и залезть на камень, ледок обламывается и ты проваливаешься вниз, в пустое пространство. Оно всегда образовывается между камнем и стеной фирнового льда. Схватиться за камень не сможешь – он гладкий, без выступов. Полетишь вниз. Ударишься головой, переломаешь руки-ноги!.. Упадёшь на дно или застрянешь в расщелине... Сам никогда не выползешь оттуда. Помочь тебе никто не сможет – в это время туристы и альпинисты там не ходят...
У тебя останется только одна перспектива: боль и медленная гибель.
Но если даже ты не расшибёшься сразу, и не поранишься сильно, то тебя будет ожидать голодная и холодная смерть. В ближайшие месяц-два тебя не найдут... Вот так при спуске там погибло много парней. Особенно в конце весны – начале лета, когда камни сильно нагреваются...»
Слова Толи Сидоренко вспомнились мгновенно. Я перепугался.
Сижу на камне.
Думаю: «Хорошо, что не провалился сразу. Возможно, корка фирновая ещё прочная. Но сейчас вот начну вставать с камня, наступлю на неё и могу провалиться.
Испытываю досаду: «Как можно так глупо и нелепо погибнуть!..».
Немного посидел, отдохнул. Поднялся.
Беру рюкзак за лямки, раскачиваю посильнее и кидаю на снег – подальше, метра на три от камня.
Так! Одно дело сделано! Если и провалюсь теперь, так хоть по рюкзаку труп мой найдут... Но... нет... мне такое не подходит!..
Сижу.
Думаю.
С какой стороны может быть наибольший прогрев камня? Решил – с южной. Значит, надо слезать с северной стороны. С той самой, с которой и залез на него. Хотел прыгнуть, но решил: прыгать опаснее – удар ногами по корке будет сильнее, она может обрушиться... Была бы кошка и верёвка, кинул бы её, подстраховался. А так!..
Попробовал посохом, ударил несколько раз.
Фирновая корка льда, вроде бы, крепкая.
Вроде ничего. Держит...
Аккуратненько сползаю на корточках на самый край «лба». Поднимаюсь на ноги.
Сжимаюсь.
И резко, как можно сильнее, отталкиваюсь от края «лба».
Прыгаю!
И сразу делаю максимально широкий и быстрый шаг по снегу.
Уф-ф!..
Перевожу дух. Встаю во весь рост. Не спеша одеваю рюкзак.
Пронесло! Живой! Здоровенький!
ГОРОТРЯСЕНИЕ
Слава Богу: с «бараньим лбом» всё обошлось благополучно!
Иду дальше, радуюсь.
И вдруг – ощущаю всем телом мощнейший удар!
Притом, удар столь огромной силы, что затряслись горы вокруг!
О-го!..
Мне стало не по себе!..
Никогда не думал, что величественные каменные громады могут трястись. В моём представлении, гигантские скалы – нечто незыблемое! Надёжное! Прочное! Самое неколебимое из всего, что есть на Земле!
Какова же сила удара должна быть, чтобы поколебать такие твердыни!
Почва на равнине ещё может трястись. Но ведь тут огромные пространства глыб! Миллиарды тонн сплошного камня! Какой мощности должен быть удар, чтобы заставить эти миллиарды содрогнуться и затрястись?!
Что это было?!..
От непонятки, испугался. – Землетрясение?
Но сразу отклонил предположение: навряд ли!
Землетрясение не могло быть одномоментным ударом; потрясло хотя бы несколько секунд.
Скорей всего, на одной из вершин Главного хребта скопилась и нависла тысячетонная масса снега. Возможно, с камнями. Она подтаяла. И вся масса – все эти тысячи тонн сорвались. Пролетели с полкилометра вниз. И нанесли удар огромной силы.
Я с опаской огляделся. Если удар был направлен в мою сторону, то сейчас понесётся лавина такой мощности, что меня сметёт как пушинку.
Сразу вспомнилось ещё одно наставление Толи Сидоренко:
«Весной часто бывают обвалы. Если сверху вдруг полетят камни, не пытайся от них бежать. Не убежишь! Камни бьются о скалы и постоянно меняют траекторию, направление своего падения. Остановись! Подожди, пока они подлетят ближе и уворачивайся от них только в самый последний момент. Уклоняйся так, чтобы они пролетали мимо...».
Быстро оглядываюсь.
Жду и снова оглядываясь по сторонам.
Вроде, всё тихо!
Нигде, ничто ко мне не летит.
Слава Богу! Значит, удар был где-то за поворотом, сзади. И лавина ушла в другую сторону.
Успокаиваюсь. Иду дальше.
Скоро замечаю: «бараньи лбы» стали встречаться чаще. Но к ним уже не приближаюсь. Обхожу стороной.
Решил: буду идти, пока не упаду. Но отдыхать на «бараньих лбах» больше не стану.
Естественно, всё время придерживаюсь левого склона ущелья.
Контролирую. Река у меня шумит справа. Где-то внизу. Значит, всё нормально.
И вдруг – о Боже!
УЖЕ НЕ ЗАБЛУЖУСЬ!
Неожиданно, выхожу на старую Военно-Сухумскую дорогу! Она спустилась вниз и пристыковалась к моей тропе!
Дорога где-то долго петляла в горах. Извивалась многосложным серпантином. Наконец, спустилась вниз, догнала меня. А я, как мне и советовали, спустился более прямым, коротким путём.
Правда, приглядываюсь, и скоро вижу: от примкнувшей к моей тропе «дороги» одно только название осталось. Старая – престарая! Полностью разбитая. Местами завалена камнями.
Но главное – и самое важное для меня(!) – дорога была! Её видно! Она чётко обозначалась в скалах!
А стало быть, уже не заблужусь!..
Обрадовался чрезвычайно!.
Даже немного расслабился.
Но скоро понял: слишком рано...
ЧЕРЕЗ «ЯЗЫКИ» ЛАВИН
Новая проблема: остатки снежных лавин.
Дорогу мне стали часто перекрывать снежные лавины, точнее их остатки. Осенью, зимой и весной, срываясь с вершин, они буквально пролетали сверху вниз, пересекая дорогу. Теперь остатки этих лавин – длинные, снежные следы-языки – то и дело перекрывали мне путь.
В зависимости от высоты дороги, над уровнем моря, «языки» лавин были разные. И по величине, и по структуре.
В верхней части – снежные, рыхлые, прочные, как крупная наждачка; в нижней части дороги – скользкие, как лед.
Высокий и крутой склон хребта, по которому я спускался, во многих местах был разрезан ложбинами, разной величины. По дну ложбин проходили, годами и столетиями, вымытые водой углубления. По этим углублениям шёл непрерывный сброс воды – тающего в тёплое время льда и снега.
В иных местах сброс воды был в виде быстрых ручьёв и струй. Но иногда дорогу пересекали и мощные потоки небольших речек.
По ложбинам с гребня высокого хребта, особенно зимой и весной, в некоторых местах, срывались также и очень мощные снеговые лавины. Пролетая через дорогу глубоко вниз, в пропасть, такие лавины оставляли выпуклые снеговые следы разной величины. Сначала я эти следы считал, насчитал до сотни, но скоро бросил – их было слишком много.
В верхней части дороги, на которую вышел, то и дело, приходилось преодолевать остатки этих лавинных следов.
Притом, с опаской.
Часто под остатками лавин через дорогу проносились вниз бурные потоки небольших речек, разной мощности.
Получался «пирог». Ленту старой дороги пересекала небольшая, но бурная река. А сверху эту реку, толстой коркой, закрывал фирновый остаток лавины, которую мне приходилось преодолевать.
Поначалу я переходил эти остатки бодро и в темпе. Но, один раз подскользнулся, упал и покатился. (Пересекающие дорогу старые лавины опасны тем, что они проходили по очень крутому склону и устремлялись резко вниз. Притом, в некоторых местах, за дорогой, лавины обрывались в полукилометровую пропасть. По дну которой проходило русло бурной реки Клыч – главного водосборника всех здешних ручьёв и малых рек...)
Выйдя на дорогу, я почувствовал твёрдую, без снега почву, обрадовался, даже немножко расслабился и двинулся вперёд слишком бодро и смело.
КОРОВА НА ЛЬДУ
На одной из таких вот, крутых снежных лавин упал и покатился вниз.
Но! Опёрся на посох, поднялся. Пошёл дальше. Вскоре, на одной из следующих лавин, опять упал. Покатился даже.
Но снова сумел подняться.
Чем ниже опускался по дороге, тем чаще стал падать.
К сожалению, причину падений, как следует, не проанализировал.
Решил, что падаю просто потому, что иду не аккуратно, даже неряшливо. Расслабился!
Настоящую причину понял слишком поздно.
В верхней части дороги остатки лавин в основном были в виде снега. Нередко рыхлого, комкообразного. Ботинки на мне были обычные, туристические, на твёрдой резиновой подошве. Однако не новые.
На подошве оставались ещё небольшие выступы – шипы-вибрамы. Но не металлические, а резиновые.
Когда резиновые шипы в верхней части дороги упирались в рыхлый, мягкий снег, то продавливали его, держали ногу и я чувствовал себя более-менее уверенно. Однако, чем ниже спускался по дороге, тем чаще стали попадаться фирновые остатки лавин. Днём снег на солнце прогревался, таял, ночью мороз сковывал его в фирновый лёд. Всякий раз, когда своей твёрдой протекторной резиной я опирался на такой лёд, то превращался в настоящую «корову на льду».
Очередная фирновая лавина попалась очень широкая. Метров до тридцати в поперечнике. Хуже всего, что под ней с рёвом проносился мощнейший поток небольшой реки.
В горах нельзя расслабляться. Однако я счёл, что основные опасности позади и что совсем близко окончание всех трудностей вообще.
Треть остатка роковой лавины я прошёл без проблем. Осмелел. И тут же упал.
Казалось бы: предупреждающий знак – будь осторожней! Пойми настоящую причину падения! Но я предупреждающий знак не понял. Быстро поднялся и пошёл дальше.
Второй раз поскользнулся на этой же лавине, упал.
С досадой возмутился даже на самого себя: «Да, что такое?!.. Можно идти поаккуратнее?!» – Опять поднялся, не проанализировав ситуацию, как следует.
В третий раз упал, когда уже был на самой середине лавины.
На этот раз покатился вниз. Чувствую: остановится не могу.
Хуже всего, замечаю впереди полынью. И открывшийся в ней бурлящий поток. Почти водопад! Он бешено летел по склону, в сторону пропасти. Вниз. К реке...
Корка фирнового ледника, по которой я соскальзываю на «пятой точке» ногами вперёд, в одном месте обвалилась, образовалась полынья. Меня к ней неудержимо тянуло по склону.
Вижу происходящее и мгновенно соображаю:
«Все! – Остановиться не смогу. Через десять-пятнадцать секунд, соскользну в полынью. Тонкая прозрачная корка фирнового льда обломается. Зацепиться будет не за что. Бурный поток подхватит меня, затянет вниз, под лёд!..»
«В МЕШКЕ»
Атака в брешь противника длилась не так долго. И не очень глубоко.
Пройдя по балке с полкилометра, может, чуть больше, рота вдруг наткнулись на твёрдую и сильно укреплённую немецкую оборону, выстроенную на возвышенности впереди нас, полукругом. Ружейно-пулемётный огонь преградил нам путь.
Мы залегли, чтобы перевести дух. Лежали недолго. Вдруг слышим чёткую речь через громкоговоритель:
– Русские солдаты, сдавайтесь! Вы попали в мешок! Все окружены! Сдавайтесь! Вам гарантируется жизнь и питание. Раненым будет оказана медицинская помощь... В случае отказа вы все будете уничтожены!
Пролежали мы так минут пять или десять. Сдаваться никто не хотел.
Ко мне подползает командир роты.
– Минай, готовь гранаты! Через пятнадцать минут по моей команде начнём прорываться назад, к своим. Тянуть нельзя, скоро поднимется солнце. Немцы с возвышенности увидят нас словно на ладони! Перестреляют, как куропаток!..
Вскоре прозвучала команда:
«Рота! К своим окопам! Вперёд!..
Все развернулись на восток. Забросали гранатами только что закрытый немцами проход. Стали отстреливаться и отходить.
И вот тут начался ад!..
НА КРАЮ ЖИЗНИ
Судорожно пытаюсь остановить скольжение.
Автоматически – со всей силы(!) бью между ног заострённым концом посоха в мокрый фирновый лёд. Заострённый конец на семь-десять сантиметров входит в отвердевшую кашицу льда.
Под тяжестью тела посох сразу же прогибается вперёд буквой «Г».
Длинный его конец мгновенно ложится на лёд.
По инерции, держась за древко обоими руками, соскальзываю на посохе ещё на 40-50 сантиметров вниз.
Останавливаюсь верхом на посохе!..
В трёх-четырёх метрах от полыньи с ревущим потоком воды.
Понимаю, посох меня удержал, благодаря тому, что дерево было живым. Если бы посох был сухим, мгновенно, сломался бы!
Вспомнил, как сожалел, когда отрезал от живого дерева длинную, ровную и красивую ветвь, толщиной в два с половиной пальца, для посоха. Даже сказал дереву, оправдываясь: «Прости, пожалуйста, мне очень надо!..».
Меня спасло также и полное отсутствие паники.
Я видел и хорошо понимал всё, что со мной происходит.
Но, был как-то странно спокоен. Даже успел удивиться своему спокойствию.
Сползание было остановлено. Я благоразумно не стал суетиться, торопиться, что-то лихорадочно предпринимать.
Просто замер.
Сижу на льду, верхом на посохе, держусь за древко.
И не шевелюсь.
Понимаю: любое шевеление может спровоцировать скольжение и сползание в полынью...
Дёргаться, двигаться – тоже нельзя. Посох может обломаться или выскочить из фирнового углубления...
Вариантов было два. Или абсолютная обездвиженность. Или быстрая гибель...
«Ладно, – сказал я себе – сиди-не шевелись! Пока сидишь, не двигаясь, ты живой! Сиди ото и наслаждайся жизнью!..»
Это была реальность.
В трёх-четырёх метрах от гибели я сидел и, действительно наслаждался жизнью, отлично понимая, что возможно живу последние минуты...
Радовался жизни и тому, что живой!..
Снова и снова отчётливо видел: оставалось три-четыре метра. Дёрнусь! Шевельнусь – посох обломается или выскочит из углубления – меня потянет в полынью...
Но пока я сидел живым и здоровым – условно конечно(!) – и только потому, что мой посох не ломался.
Чувствовал своё бессилие. Под рукой не было даже ножа, чтобы им зацепиться. Складной нож лежал в рюкзаке.
Решил: буду держаться за посох и... жить, как можно дольше!..
Умирать неохота.
Помочь – никто не поможет.
Кричать, звать на помощь – бесполезно и глупо!
«Смешно даже! Кого звать?!.. Глазеющие на тебя снеговые вершины не откликнуться. Им всё равно: живой ты или уже труп. Так что радуйся пока!..» – убеждал я сам себя логическими выкладками.
Что и делал! Сидел, не двигался и, в буквальном смысле, наслаждался жизнью, радовался, что живой!..
И ещё. С интересом анализировал собственные ощущения!
ПЕРСПЕКТИВЫ
Положение своё паршивое отлично понимал.
Сам себе даже немного удивлялся.
Правда – странные чувства!
Ни паники, ни отчаяния! Только некая жалость к себе, что вот, очевидно, придётся сейчас погибать и всё на этом закончится.
Чётко осознавал происходящее.
Воочию видел дальнейшие события.
Если покачусь дальше, вниз – свалюсь в полынью...
Поток меня тут же подхватит, затянет под ледяную корку.
Через минуту захлебнусь, потеряю сознание. Ещё метров 15-20 бурлящий поток протащит меня под ледником.
Затем «выплюнет». И выкинет в пропасть.
Мёртвое тело пролетит вниз, грохнется в бурлящий поток дикой реки Клыч.
Начнёт биться о камни, разделяться...
ВСТРЕЧА С ВЕЧНОСТЬЮ
Обо всём этом догадался мгновенно.
И испытывал странное, вселенское спокойствие.
Холодное и отстранённое.
Будто не я это вовсе, а некий Двойник мой сидит у полыньи, держится крепко двумя руками за посох и уже всматривается в Лик Вечности.
А Лик Вечности такой интересный!
Взирает равнодушно на отчаянную борьбу Двойника за своё существование, на его странное желание оставаться в живых. И думает с чёрным юмором: «Как это, интересно, он будет умирать? Наверное, как все!..»
А я сам, вроде, как Бессмертный.
Наблюдаю за происходящим со стороны.
И даже усмехаюсь «Двойнику» внутренне:
«Ну, что, дорогуша, приплыл!?.. И что теперь будем делать?.. Уходить из пространства и времени, в... Вечность?.. Прекращать своё существование? Бесследно исчезать?..
Видимо, придётся!.. Только не торопись!.. Сиди тихо, не двигайся! Поживи ещё немного!.. Порадуйся жизни – вон она какая хорошая и приятная!..
Молодец!.. Философию сдал на «отлично»!.. Доказал, что Время – всего лишь мера движения материи.
Что само по себе время не существует. Оно есть только у материального тела. Или у какой-то движущейся материальной системы. Причём, у каждого тела-системы собственное время. Пока существует тело – существует его время. Исчезнет тело – исчезнет и его время.
И для бывшего тела, бывшей системы наступит... Вечность.
То есть То, Что за пределами материи, пространства, времени!..
Интересно!.. Что там в Вечности?.. – Никто не знает!..
Оттуда никто не возвращался. Связи с Вечностью – никакой нет!.. И ничего там, скорее всего, тоже нет!.. Или, всё-таки, есть что-то?..»
Смерть — от слов «мера», «смерить».
«Умереть» - значит, предстать перед "мерой"; получить возможность быть «измеренным», обрести окончательную оценку своей жизни.
Живого человека трудно «смерить» и «оценить». Живой человек постоянно меняется. Он то добрый и весёлый, то злой и угрюмый. То «активист», то «пофигист». Сегодня один, завтра другой, послезавтра третий. Ни измерить его, ни оценить!..
Но умирает человек — и совсем другое дело! Тело его обездвижено. Связи с внешним миром прекращены. Все жизненные процессы остановлены и распадаются. Человек получает первые твёрдые измерения: «Родился...» — «Умер...».
Смерть позволяет подвести черту под морально-нравственной и духовно-интеллектуальной жизнью человека — «смерить», «измерить», «подсчитать», «определить» и «оценить» её! Какой она была? Что успел человек сделать? Какую вершину покорил? В какой яме просуществовал? Сколько в нём было «плюсов», сколько «минусов»? Чего было больше: добра или зла? Что оставил людям?
Жизнь человека уже не изменится. С чем подошёл он к своему «измерению»-смерти, с тем и уйдёт в Вечность.
Всё просто и ясно!
Жаль только очень! Досадно умирать так рано и глупо?!.. Жизнь приблизилась к самому краю!.. Уже готова раствориться... Уйти в Вечность... А ничего не сделано!..
Раньше Вечность представлялась мне Великой Тайной! Иным устройством Вселенной! Особым Таинственным Миром!
Теперь вижу: нет там никакой тайны! Там, кажется, вообще ничего нет! Ни света, ни мрака, ни пустоты, ни времени, ни мира! Вообще — НИ-ЧЕ-ГО! Всё, что было — это было в тебе, в твоей жизни! Тебя не станет — ничего не станет!!..
НОЛЬ!
Вот что обидно!..
Странное, никогда не испытанное мною раньше состояние!..
ПОБЕГ ИЗ АДА
Наступавшая в темноте гвардейская рота рванула назад, в сторону своих окопов.
И сразу начался ад!
Засвистели пули. Заухали снаряды, зарываясь глубоко в землю. Затряслась почва под ногами. Земля стала бугриться, подниматься и взлетать вверх. Завизжали, разрываясь, мины. Осколки разлетались вдоль земли во все стороны. Справа и слева от меня начали вскрикивать и падать раненые и убитые товарищи.
Иногда я разворачивался, давая из ППШ короткие очереди в сторону немецких позиций.
Вижу: бойцов роты становится всё меньше.
Больше полпути пробежал целым, невредимым. Даже радоваться было начал. Автомат ППШ крепко держал в правой руке. До наших окопов оставалось уже не так далеко.
Вдруг – чирк! – по пальцам правой руки пуля прошла, пальцы оказались перебитыми. Автомат выпал. Пожалел его. Отличный был механизм! Работал безотказно!..
Продолжаю бежать. Через некоторое время сзади разрывается мина. Осколок задевает правую ногу ниже щиколотки, отрывает кусок мяса и сносит часть кости. Кое-как опираюсь на оставшийся кусок кости, продолжаю бежать. Вернее, шкандылять, понимая, что падать нельзя. Упаду – погибну.
И тут сзади снаряд – У-У-Х!.
Мне, словно раскалённым железом, обжигает правую руку, чуть ниже плеча.
Сначала боли не почувствовал. Взглянул на руку, – а её нет. Вернее, она беспомощно болталась, как чужая.
Догадался: осколком навылет, по центру, полностью перебита кость. Кровь хлыщет. Рука безжизненно болтается на куске мяса и кожи.
Схватил её левой рукой. Прижал к себе.
Бегу, думаю:
«Всё! Сейчас в голову осколок снаряда попадёт и конец!..»
Замечаю – на востоке из-за степного горизонта навстречу мне только-только солнышко начинает подниматься. Такое ласковое, тёплое, бледно-оранжевого цвета!..
Смотрю я на солнышко, выходящее из-за горизонта! И так жить захотелось!..
Думаю: «Господи! Пусть покалеченным, пусть без руки, без ноги, но хотя бы живым остаться!..».
Вижу: наши окопы уже совсем рядом.
Наши палят по немцам, пытаются нас прикрывать.
А нас, из 70 человек наступавшей в темноте роты, назад осталось бежать человек 15, не больше. Остальные все полегли...
Собираю последние остатки сил. Еле-еле дотягиваю до своих окопов.
Падаю на свой пулемет и теряю сознание...
ПОЛЗКОМ ОТ ВЕЧНОСТИ
Минут двадцать, может, и тридцать я просидел не двигаясь перед полыньёй, в философских размышлениях и в райских наслаждениях жизнью...
Почувствовал: холодно уже!..
Ещё полчасика вот так просижу – околею. Тело начнёт замерзать, станет не таким гибким и поворотливым.
Думаю: ну, сколько можно ещё вот так сидеть и «наслаждаться»?
Перед смертью не надышишься!.. Надо что-то делать!?..
Может, всё-таки попробовать пошевелиться?
Чувствую, посох мой пока меня держит.
Не ломается. Не выскакивает из своего ложа.
Попробовать?..
Продолжаю держаться за спасительный посох. Гранью левого каблука ботинка начинаю тихонечко и осторожно водить вправо-влево, чтобы сделать под ним углубление в фирновом льду. Вижу: весенний фирн, хоть и нехотя, но поддаётся.
Через несколько минут делаю ступеньку. Углубляю её так, что уже могу упереться каблуком.
Пробую. Углубление надёжное. Каблук не выскакивает, не соскальзывает.
Опираюсь на сделанную ступеньку каблуком левого ботинка.
Крепко держусь за посох.
Затем каблуком правого ботинка начинаю делать под ним такую же ступеньку.
Медленно, но получается.
Опираюсь на обе ступеньки.
Чувствую: углубления надёжные. За посох можно не держаться.
Аккуратненько распрямляю его, вытаскиваю.
И сразу снова с силой вбиваю посох в фирновый лёд – левее, ближе к выходу с лавины.
Держусь за посох. Снимаю левую ногу со ступеньки-опоры. На её место ставлю правую. Каблуком левого ботинка опять начинаю делать себе новое углубление-ступеньку.
Опираюсь двумя ногами. Передвигаюсь. Снова перебиваю посох.
Потихоньку, не торопясь, делая себе ступеньки и перебивая посох, примерно, за полчаса, преодолеваю оставшиеся двенадцать-пятнадцать метров до выхода с лавины.
Убеждаюсь: наконец, могу без опаски встать на ноги...
«ТЕРПИ, СОЛДАТ!..»
Отец продолжал свой рассказ:
– Очнулся я уже в Саратове. В эвакогоспитале.
Как меня вывезли с передовой, как переправили на Волгу, понятия не имею.
Военные хирурги сделали операцию. Удалили часть раздробленных костей, пришили оторванную руку к верхней, плечевой части...
Срасталось всё медленно, рана долго гноилась, не заживала.
Вдобавок, стояла июльско-августовская жара. В ране завелись какие-то черви. Жуткая боль и зуд!
Жалуюсь врачам, медсёстрам: перевяжите, ради Бога!..
Но после Курской и Миусской битв, тяжело раненых, кроме меня, было очень много! Врачи падали от усталости!
Мне говорят: «Терпи, солдат!.. Это черви лечебные!..»
Потом всё-таки я упросил сестричку. Промыла мне рану, перевязала; стало немного легче...
Рука с трудом, но всё-таки прижилась. Через год - полтора кости срослись, рана затянулась.
Но долго ещё правой рукой делать практически ничего не мог. Учился управляться левой, постепенно стал левшой. Ел, пил, что-то по хозяйству делал, удочку на рыбалке держал – всё левой рукой. После войны даже струны для себя на балалайке и мандолине перетянул под левую руку...
Нога заживала быстрее, но с тех пор стал прихрамывать...
Вот так и прошла моя молодость, мой 19-й и 20-й годы!..
ИСПУГ
На твёрдой скальной дороге, наконец, поднимаюсь на ноги. И тут только осознаю в полной мере, насколько опасную ситуацию преодолел.
Чувствую огромное облегчение.
И, одновременно, изнеможение. Тяжёлый нервный осадок. Просто сильнейшую физическую усталость.
Тело требовало отдыха. Присел на камень около дороги. Чувствую, как приятно он греет!
Ноги гудели. Я чуть вытянул их. Перевёл дух.
И в первый раз... испугался.
Сердце сжалось от страха.
Понял: только что около полыньи, я сидел на краю гибели. И ко мне уже внимательно присматривался холодный и безжалостный... Лик Вечности.
Снова пережил всё!..
«Двойник» мой и тут не удержался, чтобы не съязвить.
Теперь уже он – мне:
«Ну, что струхнул!?..
Радуйся! В тебя хоть пули не летели! А вспомни парней, которым в 1942 году приказано было вернуть сданный немцам «Приют одиннадцати» на Эльбрусе! Их, всех, до единого, ползущих наверх в тёмных шинелях по белому снегу, было хорошо видно егерям, окопавшимся на «Приюте одиннадцати». И, естественно, все наши парни были расстреляны – легко, без проблем!..»
«А каково отцу твоему под станицей Куйбышевской было? Когда он поднимался в атаку на крутую гору, где немцы закрепились в окопах?»
«А «мешок» под Саур Могилой!?.. – Вот где было страшно и больно!.. Но отцы шли!..»
ПРОХОЖУ ЛАВИННЫЙ УЧАСТОК
После воспоминаний о поездки с отцом по местам его юности, стало немного легче.
Достал бутерброд с салом, перекусил.
Раскрыл складной металлический стаканчик, зачерпнул водицы с бегущей рядом струйки, попил.
Посидел ещё немного. Поднялся. Иду дальше.
Всё!, – решил твёрдо. – Теперь лавины буду переходить сверх осторожно!.. Хорошо, есть на что опереться!..
И точно. Опираясь на посох, я прошёл ещё неисчислимое количество лавин. Заканчивалась одна, начиналась другая. Проходишь короткий участок «чистой» и твёрдой дороги, её тут же пересекает ещё один остаток зимы...
От бесконечных переходов через лавины стал уже уставать.
И вдруг замечаю: лавин становится меньше. Они уже не такие широкие и мощные. И вообще лавинный участок стал заканчиваться.
Соображаю: мне повезло. Соберись я в поход чуть раньше, скажем, в марте- апреле, мог бы попасть непосредственно под сами лавины. Соберись на одну две недели позднее, то сто процентов не прошёл бы! Сейчас хоть фирновые «мостики» имелись с мощными реками под ними. А когда полуледовые мостки растают, то дорогу станут преграждать сплошные реки. Причем, мощнейшие! Некоторые невозможно будет пройти! Реки в горах можно преодолевать лишь по специальной методике, держась друг за друга. Или перетянув специальный канат-верёвку. Есть целая система, даже наука прохождения горных речек.
В этом плане мне повезло: лавины уже прошли, а фирновые «мостки» пока сохранялись. Под ними мощные потоки, но лёд человека ещё держит. Через недельку-другую пройти здесь будет уже невозможно.
Зона лавин, наконец, полностью закончилась.
Снега по сторонам дороги становилось всё меньше, чаще лежали голые камни. По мере спуска вниз, на камнях кое-где даже пошла растительность. Мхи! Лишайники! Потом и травка весенняя рядом с камнями стала пробиваться!
Глаза и душа радуются! Думаю, Слава Богу! Зелень! Твёрдая почва! Наконец, ушли эти изматывающие лавины!..
«УЛЫБКА» ВЕЧНОСТИ
В одном месте увидел крокусы – нежнейшие и красивейшие цветы – символ Кавказа. Эдельвейсы встречаются в Альпах. В изобилии они растут в Тибете и в Гималаях. На Кавказе эдельвейсов нет. Зато на высоте от 1800 до 2500 метров, иногда прямо из под снега, весной растут потрясающей красоты крокусы, иногда целые массивы..
Вид нежных весенних цветов меня расслабил.
Спускаюсь ниже и ниже. Уже по-настоящему наслаждаюсь окружающей красотой.
Ступил на дорогу прорубленной в скальной стенке прямо над пропастью реки Клыч.
И тут передо мной открывается жуткая картина.
Гигантский водопад перекрывал дорогу!..
Своеобразная «улыбка» Вечности. Видимо для того, чтобы я не радовался преждевременно...
Месяца два или три назад здесь явно прошла мощнейшая лавина, наподобие тех, что я видел выше.
Высота дороги, над уровнем моря, здесь была гораздо ниже перевального участка. Солнце пекло сильнее. Воздух был горячее. Лавинный след успел полностью растаять. Вместо него, с высокой скальной стены, на дорогу обрушивался колоссальный водопад. Фактически падала река с высоты примерно четырёх-пяти этажного дома. Сотни, может, и тысячи тонн воды с грохотом срывались на дорогу. В результате половина каменного дорожного полотна обвалилась в пропасть, как мне показалось, километровой глубины.
Я остановился.
Не спеша осмотрелся.
Что делать?
Выбор небольшой. Опять лишь два варианта.
Первый. Чтобы не попасть под сильнейший удар водопада – надо идти по самой кромке дороги. Прямо над пропастью. В этом случае, передвигаться надо будет крайне медленно и осторожно, ступая с камня на камень.
Но тут большая опасность – легко сорваться. Либо камень под ногой шевельнётся, ты потеряешь равновесие и упадёшь в пропасть. Либо ты сам на камне поскользнешься, оступишься и стремительно полетишь вниз. Либо водный поток может ударить тебя по ногам, смыть и снести в пропасть.
Второй вариант не лучше: держаться левее, ближе к скале. Идти прямо под поток срывающегося водопада. Этот водопад обрушится на тебя, ударит по голове.
Убить эти тонны воды тебя, может, и не убьют. Но есть опасность другая. Бывает, вместе с водным потоком срываются камни – вон сколько их, острых, лежит упавших, на дороге. Сама вода, пожалуй, не убьет, но если камень по голове ударит, то всё!
Думал-думал. Решил. Всё-таки по кромке, над пропастью, идти опаснее, чем прижиматься к скале, и принять на себя удар обрушивающихся тонн воды.
Там ты сорвёшься в пропасть и спасения никакого. Здесь, даже если и получишь удар камня по голове, останешься лежать на дороге. И если камень не убьёт тебя сразу, то ледяная вода быстро приведёт в чувство, как-нибудь выползешь, раненым, на другую сторону. В худшем случае, тебя рано или поздно обнаружат на дороге, пусть даже мёртвого. Если же сорвёшься в пропасть – там тебя не найдёт никто и никогда. Даже КСС.
Ещё раз внимательно осматриваю водопад по всей его ширине.
Впечатление такое, что перед тобой Маленькая Ниагара, шириной 25-30 метров. Разумеется не столь высокая, как североамериканская достопримечательность. Зато идти надо будет по самому дну абхазской «Ниагары», когда падение воды достигает максимальной скорости и силы.
Мысленно, несколько раз «прохожу» глазами весь путь под потоком. Уже собрался сделать первый шаг. Но на мгновенье остановился. В памяти неожиданно всплыл тот самый холодный и равнодушный... Лик Вечности. По коже невольно пробежали мурашки...
Но делать нечего. Время идёт.
Набираюсь духу.
Втягиваю побольше воздуха. Весь сжимаюсь. Сосредоточиваюсь. И иду под поток.
Делаю шаг.
И сразу получаю мощнейший удар ледяной воды.
Секунда!
И на мне нет ни одной сухой нитки.
В одно мгновение я весь – словно мокрая тряпка.
Впечатление такое, что водопад и вся окружающая природа с каким-то сладострастием, даже со злорадством дубасят меня, приговаривая:
«А-а-а, пришёл, герой!? Сопляк, ты, а не герой! Иди! Иди! Хочешь показать свою удаль! Ну, так вот тебе! Получи!..»
Вода сильно и больно била по голове, по плечам, по спине. Но с ног не сбивала, придавливала к земле.
Боялся лишь одного – камня. Но Бог оберегал. Вода больно дубасила по голове, по плечам, по спине, но не делала калекой. Вода била, но не смертельно. Била с каким-то остервенением, с отмашкой. Словно, проучая наглеца:
«Хочешь показать какой ты крутой? На вот, почувствуй, кто ты такой есть на самом деле, в сравнении с Природой! Вот тебе! Вот! Получи! Это тебе за то, что ты, такой безмозглый! За то, что припёрся сюда сейчас»!..
На всю жизнь запомнил я эти двадцать-тридцать метров, пройденных под водопадом.
Вышел.
Уставший, обессиленный. Хотелось, хоть чуть, перевести дух. Но сознавал: ни присесть, ни отдохнуть, тем более, прилечь нельзя! Была вторая половина дня. Солнце, хоть и ярко светило, но часто пряталось за сгущающимися облаками и уже не грело. Надо идти! Так согреюсь быстрее! Ботинки мокрые, хлюпают. Ноги еле-еле двигаются!..
Тем не менее чувствую радость разливающуюся по всему телу!
Ничего не случилось!..
Не упал. Не ударился. Остался живым и невредимым. То, что искупался под водопадом – вообще не в счёт.
Думаю: ну всё! Получил все тридцать три удовольствия! Хватит уже, наверно!
Пошёл дальше по дороге.
Точнее и не пошёл даже, а поплёлся.
ИЗ АДА В РАЙ
Вот уже меня встречает мелкий лесок, корявые карликовые берёзки. Потом всё более крупный и густой лес. Вот уже пошли хвойные деревья огромного объёма и высоты, похожие на корабельные мачты.
Я словно попал из ада в рай.
Но радости особой не было.
Это был чужой – не мой рай. Мне – плетущемуся с посохом и мокрым рюкзаком за спиной, усталому и побитому – не хотелось останавливаться в этом раю.
Вот уже и асфальт пошёл! И вдруг, на другой, правой, стороне реки вижу синие, деревянные домики Южного приюта!
Около домиков – автомобиль! Люди!..
Ликую! Даже силы прибавились. Даже бодрость почувствовал.
Вот теперь уже точно всё!
Раз люди сюда приехали, значит дальше будет нормальная дорога. А это для меня сейчас самое главное!
Однако, окончательной радости всё же не чувствовал. Всё ещё боялся чего-то! А вдруг? Мало ли!..
Был мокрым. И не просто мокрым – на мне не было ничего сухого и, казалось, живого...
Через ревущий поток реки увидел мостик. Настоящий! Прочный! По нему можно было и проехать на машине, и пройти пешком к домикам! Около домика увидел дымящийся мангал и несколько отдыхающих, которые добрались сюда на своих машинах.
Но почему-то подумал: «Нет! Останавливаться не буду. Люди приехали отдыхать. Может с Сухума. А может даже с ещё более дальних мест. Идти к ним? Создавать им хлопоты? Не надо! Пусть люди отдыхают. Нужен я им – путешествующий идиот! Дойду уже до Гвандры. Там деревня. Там местные жители...».
Прошёл мимо. Двигаюсь дальше. И тут, вдобавок ко всему, пустился дождь. Мне он как бы особого вреда не принёс, я и без него был весь мокрый, но всё же дождь и ветерок доставляли холод.
Там, на высоте, на уровне облаков, дождя не было. Одежда была сухая. Я энергично двигался под солнцем, чувствовал тепло. Здесь, внизу, небо закрыли облака, поливал дождь...
Иду и думаю: «Ну всё, теперь уж точно, все удовольствия получил!..».
За такими невесёлыми размышлениями, примерно через час-полтора, мне повстречались сначала коровы. А затем и пастух.
ЧУЖОЙ СРЕДИ ЖИВЫХ
В первый момент беззаботно пасущиеся животные и стоящий человек около них представились мне будто существами с другой планеты. Мне всё ещё с трудом верилось, что наконец-то я спустился вниз.
Было где-то часов пять или шесть вечера. Ещё не смеркалось, но солнце уже заходило за вершины.
Пастух, с длинным сухим посохом, в сапогах, в серой куртке, в накидке от дождя и сванской шапочке на голове, смотрел на меня, спускающегося вниз по дороге, как на привидение.
Подхожу к нему ближе. Пастух спрашивает с удивлением:
– Ты откуда??
Показываю рукой наверх:
– Оттуда.
Пастух с недоумением:
– Откуда - оттуда?
Я:
– С Северного приюта.
Он:
– Брось ты! Там сейчас нельзя пройти...
Я:
– Да честно! Я прошёл. Видишь, весь мокрый.
Он:
– Ты что, через перевал шёл??
Я:
– Да.
Пастух понял, наконец, что я говорю правду...
Поверил, что я действительно спускаюсь с перевала.
Спросил сурово:
–Ты что, идиот??
И затем обрушил на меня поток, точнее, настоящий водопад, самых последних ругательных слов. Для пущей понятливости переходя иногда на отборный русский мат.
– Ты идиот!!
Уже не спрашивал, а утверждал он.
– Ты зачем туда попёрся?.. Зачем?!.. Это же надо!.. Мы тут живем!.. Столетия! Тысячелетия живём тут! И мы в это время туда не ходим! Там сейчас – реальная смерть!.. Ходить там сейчас – смертельно опасно! Понимаешь-нет?!.. Сейчас это место непроходимое! Перевал вообще сейчас пройти нельзя!.. Как можно было пройти!?.. Ты что, по воздуху летал, что-ли?
Я говорю:
– Ну, почему, по воздуху? Я прошёл.
Он:
– Ты знаешь, что ты дурак?
Я, нехотя:
– Ну, теперь знаю, что дурак...
Он:
– Ладно, я потом с тобой поговорю! Иди в селение, в Гвандру.
Зайдешь в первый крайний дом. Там моя жена и два сына, немного постарше, чем ты. Скажи, что я тебя прислал. У нас сегодня переночуешь!..
Я поплёлся вниз, как робот. Еле переставляя ноги.
Примерно через час вошёл в аул, в крайний дом.
Вышла жена и дочь свана. Посмотрели на меня с любопытством.
Сказал им, что меня прислал хозяин.
Вид у меня был, как у шелудивого пса: весь побитый, помятый, поколупанный, мокрый... Хотя я и пытался выглядеть, как можно бодрее.
Здрасьте...- здрасьте!, – говорю. – Так и так. Я с перевала иду. Ваш муж и отец сказал, что могу сегодня у вас переспать.
Отвечают:
– Да, конечно, заходите.
Жена свана предложила:
– Возьми там какую-нибудь одежду моих детей, твою я посушу.
Я снял одежду. Она её забрала, сполоснула, повесила.
Одел, что предложили. Рубашку клетчатую, свитер, тёплое трико.
Сел, абсолютно обессиленный. Ноги, руки, всё тело было сковано словно льдом.
Посидел немного. Затем открыл и проверил свой мокрый рюкзак.
Интересно, что мой второй блокнот – точнее, первый, который я вёл ещё во время подготовки к походу и в Теберде – был благоразумно завернут мной в полиэтилен, на всякий случай – вдруг дождь! Вместе с блокнотом был завернут также паспорт, другие документы.
Я удивился: и документы, и блокнот – остались сухими, не промокли. Значит, всё же хорошо их завернул!
А вот блокнота-дневника второй части похода, о пребывании на метеостанции, не нашёл. Стало быть, подумал я, всё-таки, потерял его при падении, на снегу...
Я сидел около печки, согревался.
Вечером явился хозяин дома. Опять стал полоскать меня последними словами, какими только можно. Что я – дурак, что я недоумок, идиот, ну и так далее.
Я помалкивал. Не возражал. Понимал, что сван был абсолютно прав.
Когда уже стемнело, за столом собралась вся семья. Пришли сыновья, жена одного из них, дочь (всего человек пять или шесть). Мужчины (без женщин) сели за стол. Хозяин предложил мне:
– Вот чача (подал большой гранёный стакан, наполненный доверху), выпей сразу весь, чтобы не заболел!
На стол поставили еду: фасоль, мамалыгу. Эта простая еда показалась мне невероятно вкусной! Истинно райской!
Своим сыновьям сван не хвалил меня, но как-то так странно сказал:
– Слушайте! Не то что не каждый русский!.. – Русские вообще гор не знают!.. – Не каждый наш, сван, прошёл бы сейчас через перевал. Тем более в это время. Там сейчас смертельно опасно!..
Сыновья свана отреагировали, глядя на меня, по типу: «Ну, молодец!..».
И только вот в этот момент я почувствовал какую-то маленькую гордость.
Да, всё-таки я прошёл!..
Сван рассказал за столом, специально для меня, поучительную историю.
В прошлом году летом, в августе(!), в самое благоприятное для перехода время(!), погиб на перевале профессор из Москвы.
Отдыхал с женой и дочерью в санатории в Сухуме. По окончанию отдыха, отправил жену с дочкой на поезде в Москву. А сам решил пройти через Клухорский перевал, с Южного приюта на Северный, одним днём, налегке...
Тело профессора нашли через несколько дней под скальной стеной Главного Кавказского хребта, мёртвым. Из его кармана достали блокнот, там была запись: «Проход через Клухорский перевал не нашёл. Выпал туман. Заблудился. Уже темно. Замерзаю.»...
Я подумал: если бы не мои наставники с метеостанции, не их помощь и советы, то, возможно, и мне грозила бы подобная участь...
Когда сван, вечером, обругивал меня во второй раз, мне показалось, что в его голосе и ругани, кроме всего прочего, чувствовалась и некая ревность к горам.
К его горам!
Вроде того: «Ты смотри какой! Мы сейчас туда не суёмся! А он сунулся и прошел!.. Мы тут живём! Это всё наши горы! А русский их покорил. Как это вообще возможно?! Хотя, правду говорят: дуракам везет!..»
Я заснул быстро.
Утром проснулся бодрым, чувствовал себя превосходно. Чача пошла мне на пользу – я согрелся и выспался.
Надел свою высохшую одежду. Упаковал вещи в рюкзак.
Попрощался.
Как мог, от всей души поблагодарил семью сванов за приют. Сыновьям свана дал свой рабочий и домашний телефон. И адрес. Пригласил в гости, в Ростов.
Пастух говорит:
«Через полчаса будет рейсовый автобус. Доедешь до Квема-Аджара. А там пересядешь на автобус, который идёт в Сухум».
Мы попрощались с хозяином. Даже обнялись слегка.
Сван сказал мне строгое напутствие:
– В такое время больше через перевал не ходи!
Я пообещал:
– Не буду!
Стал спускаться вниз по дороге, к автобусу.
Смотрел на горы вокруг и невольно залюбовался.
Хвойные леса пошли! Огромные деревья! Вершины скал очень красивые... Пожить бы здесь с недельку! Походить!
Но не сейчас. Устал сильно. Да и время уже поджимало...
В Квемо-Аджара ждал недолго, скоро пересел на автобус до Сухума.
Приехал в Сухум.
Первое, что сделал: узнал, где почтамт. Пошёл к нему.
Как и обещал: отбил сразу три телеграммы.
Директору заповедника, Салпагарову.
Руководителю КСС.
Парням, на метеостанцию.
Текст был один и тот же:
«Перевал прошёл. Всё нормально. Спасибо за приют».
Спустя год или два я опять побывал на метеостанции. Парни рассказывали:
«У нас от сердца отлегло, когда мы получили от тебя телеграмму...».
Спустя лет шесть, я уже работал главным редактором областной ведомственной газеты. Однажды к нам в редакцию пришла группа казаков во главе со штабс-капитаном ННН. Он протянул мне мой «потерянный» на перевале блокнот. Рассказал, что был в гостях на метеостанции «Клухорский перевал». Там ему и отдали этот блокнот. Пояснили, что вечером перед днём восхождения я сделал в нём последнюю запись, положил под подушку.
Но утром встал и ушёл на перевал вместе с Василием Амосовым.
А блокнот забыл.
Месяца через два после моего перехода, из Ростова-на-Дону, руководители Северо-Кавказского управления по метеорологии и контролю окружающей среды, в чьём ведении находилась метеостанция «Клухорский перевал», прислали парням на метеостанцию мою путевую корреспонденцию с их фотографиями. Она была опубликована в «Серпе и Молоте» под заголовком «Живём и работаем в поднебесье». Статья рассказывала о работе троих метеорологов на станции.
Примерно в то же время, парни метеорологи, попросили «штабс-капитана», который побывал у них в гостях, найти меня и вернуть блокнот. Но тот, почему-то сразу не вернул. По потрёпанному, помятому и потёртому виду, чужим заметкам на листах, и подчёркнутым кем-то некоторых моих записей, были видно, что мой блокнот долго ходил по рукам. Но, к счастью, всё же сохранился.
Наконец, спустя шесть лет, через «Серп и Молот» казаки узнали, что теперь я работаю главным редактором ведомственной газеты и пришли ко мне в гости...
ГЛАЗА РЕБЁНКА...
Как-то приехал я в Семикаракорск, на родину.
Отец вечером заснул быстро. Он вообще засыпал легко, когда рядом кто-то разговаривал, или когда во всю работал телевизор. Бывало, выключишь его или разговор замолкает, отец сразу просыпается. На вопрос, почему так, отец ответил:
«Привычка фронтовая. Когда на передовой идёт повседневная, ружейно-автоматная перестрелка, или пулемёт иногда очередь даст, или ракетницы пускают – это как бы привычный фон. Мы спокойно спим. Но если вдруг всё замолкает и становится тихо – вот это опасно! – Может неожиданно ударить артиллерия или миномётный обстрел начаться, перед наступлением фрицев. Тут нам уже не до сна!..».
В тот вечер мы с мамой разговаривали долго.
Я спросил:
– Мам! А вот ты помнишь, как познакомилась с отцом? Именно, первый день, самую первую встречу с ним, помнишь?
– Ну, а как же, сыночек! Конечно помню!..
– Расскажи! Где это было? Как?
– В первый раз мы с ним встретились и познакомились в поле, недалеко от хутора Жукова. Я тогда 16-летней девчонкой была.
Гнала гусей по дороге домой. А он навстречу мне вёл запряженных в повозку быков. Направлял их движение левой рукой. Правая рука у него была перевязана и подвешена за шею... Прихрамывал...
Раньше я видела его в хуторе, знала, что парня зовут Минай. Что он был на фронте, вернулся тяжело раненым.
Был конец апреля 1944 года. Тепло, солнце, дул лёгкий такой весенний ветерок. Травка пробивалась ярко зелёная!
А накануне прошёл дождь. И в том месте, где мы встретились, как раз с бок дороги стояла такая огромная, непролазная лужа и грязь.
Минай вёл быков по дороге.
Чтобы пропустить его и повозку с быками, я уже хотела отогнать гусей с дороги и обойти лужу с другой стороны.
Он увидел мои намерения, остановился. Посмотрел, как я пытаюсь управляться с гусями, заулыбался.
И говорит. Притом, явно заигрывая:
– Ну зачем такой красавице в грязь идти! Не бойся меня, девочка! Иди по дороге! Я быков придержу!..
– Да не боюсь я тебя! – отвечаю ему, в обиде, что девчонкой назвал. – Чего ты решил, что я тебя боюсь?..
Минай подвёл повозку ближе к краю дороги, остановился.
Я гусей стала прогонять мимо.
Чуть задержалась около него. Поблагодарила, что пропустил.
Посмотрела ему в лицо и даже оробела. Глаза у него были такие светлые, серо-голубые, чистые и прозрачные, как у ребёнка! И очень добрые! Мне он сразу понравился!..
Около той лужи мы немножко постояли. Познакомились. Поговорили...
Потом стали встречаться.
Через год в мае, после окончания войны, поженились.
А ещё через год уже родился ты...
УРОКИ
Чему научил меня Клухорский перевал?
И вообще научил ли он меня чему-нибудь?
В целом, 1984-й год не стал в моей жизни каким-то переломным, как я того ожидал.
Не был он отмечен и особыми событиями в нашей с Лилей семейной жизни.
Жену мой переход мало интересовал: ну, прошёл и прошёл!.. Она давно сложила мнение: муж её человек упёртый, но предусмотрительный. Если что задумал – сделает! И ничего плохого с ним случиться просто не может! Сам я никаких деталей ей не рассказывал.
После нашего грандиозного «свадебного» путешествия по Северному Кавказу и грузинскому Закавказью, которое прошло успешно; хотя, в горах, и нелегко, Лилия почувствовала себя более спокойней и гораздо более в себе уверенной. Человеком, как бы, уже побывавшим в разных местах и ситуациях, и что-то уже повидавшим.
Путешествие также сблизило нас, сделало более понимающими друг друга.
Постепенно наша жизнь «устаканилась». Я прописал супругу в своей комнате, помог устроится на работу в школу. Сначала преподавателем русского языка и литературы в 5–6-х классах, затем, через год, по совету директора школы, Лилия стала учительницей начальных классов.
Через полгода совместной жизни Лилия забеременела и мы решили рожать.
Но, сбыться этим нашим планам было не суждено.
После поездки домой, в Горный, с сообщением о беременности, Лилия вернулась в Ростов вместе с мамой.
И совсем в другом настроении.
Тёща стала убеждать меня... «не делать глупостей».
«У вас с Лилей совсем ещё малые дети от первых браков. Захарка маму, считай, не видел, пока она училась в Ростове. Рос со мной, да с дедушкой; меня уже мамой называл!.. Да и твой Алексей только пошёл в школу!..
Появится малыш, старшие опять будут обделены вниманием. Мальчишки начнут ревновать, расти обиженными, недосмотренными!..
Поднимите на ноги уже имеющихся детей! Улучшите жилищные условия! В одной комнате с тремя малышами вам ох, как тяжко будет!.. Потом уже и о совместном ребёнке думайте!..»
Соображения тёщи казались разумными. Лилия с мамой согласилась. Сам я, хоть и был в душе против, но под давлением «разума» пошёл на попятную...
Мы стали жить вчетвером, в одной комнате с нашими детьми.
А через два года нам повезло: соседи по нашей коммуналке получили отдельную квартиру в новом доме, а нам разрешили занять две их освободившиеся большие комнаты. Свою маленькую комнату я отдал бывшей жене.
После двух путешествий с рюкзаками за спиной и пешими многокилометровыми походами, да ещё и с ночёвками в горах, Лилия заявила, что путешествовать по горам больше не хочет. Что в горах ей тяжело, страшно, скучно и очень не уютно. Но что она с удовольствием и дальше будет ездить со мной на море, в Крым, в Ялту, или в Грузию, в Батуми.
Мне, напротив, сидеть на одном месте весь отпуск – наказание. Мы решили, что ничего страшного, если каждый из нас станет отдыхать там и так, где и как ему нравится.
И уже летом этого, 1984 года, мы наметили поездки врозь: Лилия с Захаром в Крым, я с Алексеем в Кабардино- Балкарию.
Вроде, всё шло нормально, не хуже чем у других. Но, как и предупреждала ещё в самом начале, «ясновидящая» Лилия, совместного творчества, тем более синергии, у нас не получалось.
Честно говоря, меня это огорчало. Иногда даже вгоняло в тоску и разочарование.
Однако, Лилия оказалась отличной хозяйкой, прекрасно готовила, дети были сыты и ухожены. Наша коммунальная квартира – одна, а потом и две наших больших комнаты стали удобными и уютными. От сытой и спокойной жизни у меня даже наметился животик. Чему сам я был недоволен, а Лилия напротив гордилась моим животиком, как своим достоянием.
Конечно, я по-прежнему мечтал о синергии в отношениях и мне по-прежнему хотелось иметь жену – разносторонне талантливую, творческую личность, соратницу и красавицу. Необходимую мне, как воздух! Единую со мной по духу и мировоззрению! Жену, с которой можно было бы всю жизнь работать вместе, делать одно большое, интересное дело и радовать людей! Чтобы даже столетия спустя, нас вспоминали добрыми словами, слагали стихи и рассказывали легенды о нас и наших детях.
Однако я считал, что все эти мои «хотелки» – не белее, чем блажь сытого человека и совершенно нереальные, оторванные от жизни мечты. Где ты таких девушек-уникумов найдёшь? И водятся ли они вообще в природе?
Иногда, в запале осуществить несбыточные мечты о слиянии душ, я даже порывался высказать все эти свои тайные «хотелки» Лилии. Чтобы как-то мотивировать её на иной стиль жизни. Но в последний момент всегда твёрдо себя останавливал.
Во-первых, не хотелось несправедливо обижать человека. Она и так старается для меня, для семьи. И всё делает от души, как может.
Во-вторых, она сама, ещё в самом начале наших отношений предупреждала, что «планка», которую я поставил, слишком для неё высока и что она не сможет быть мне той, какую я хотел бы видеть. Даже уходила от меня, чтобы дать мне возможность всё обдумать, как следует...
Вместе с тем, в нашей жизни было много хорошего и приятного, и мне не хотелось ничего ломать.
«От добра добра не ищут!», – убеждал я себя народными пословицами.
«Что Бог дал, то и принимай!..»
«Господь даёт не то, что хочется, а то что тебе надо!»
«Выкинь из головы эту блажь! Радуйся и цени то, что имеешь!..»
1984 год стал особенным, главным образом, для меня одного. Именно самим переходом через Клухорский перевал. Тем, что стал для меня, своего рода, вторым рождением...
Годы и годы спустя, время от времени, вспоминая свой переход, я много раз, с напряжением ухватившись за спасительный посох, сидел перед полыньёй с клокочущим в ней потоком воды. Радовался жизни и не хотел расставаться с нею...
Я понял только одно: в моей жизни Клухорский перевал стал неким огромным многозначительным, даже знаковым событием.
Однако, что это был за знак? Что он означал? На что указывал и какие выводы призывал делать? Я, честно говоря, до сих пор пытаюсь это понять.
Хотя, я заметил: после Клухорского перевала я стал чувствовать себя несколько иным.
Вроде бы, таким, как и прежде – живым, весёлым, увлечённым разными делами и идеями. Однако, в душе моей с того события засела и осталась навсегда некая мрачная тень от встречи с... Ликом Вечности.
Тень, которая даже в самые весёлые и беззаботные минуты счастья и радости напоминала мне древнюю истину о том, что всё в этом прекрасном мире временно. «Впрочем, как и сам мир» – утверждают учёные...
И с каждым часом, с каждой минутой приближается то Вечное и Бесконечное, что без времени, без материи, без пространства.
Лик Вечности заставил меня быть более взрослым и ответственным; даже более смелым в каких-то ситуациях. И в тоже время больше ценить жизнь, понимая, насколько она коротка и хрупка. Даже из похода, который поначалу представлялся мне очередным романтически-красивым приключением, я мог элементарно не вернуться...
У меня были и другие нелёгкие маршруты по горам.
Через два года я организовал восхождение целой команды журналистов Ростовской области на Эльбрус. И думаю, что если бы не было моего одиночного перехода через Кавказский хребет, то, пожалуй, не было бы и массового восхождения на Эльбрус донских журналистов.
Но оно случилось. Это было грандиозное мероприятие! Длительное, и такое же нелёгкое.
Но вот столь тяжелого и смертельно опасного горного похода у меня в жизни никогда больше не случалось. Даже и при восхождении на Эльбрус.
Вообще в жизни у меня было несколько опасных моментов. Но каким-то чудом мне удавалось оставаться живым.
У меня даже сложилось впечатление, что, видимо, сам Господь Бог хранил меня.
Как будто Он говорил мне:
«Ну, хорошо, я вижу: ты человек любопытный, отчаянный!.. Уверенный в себе... Порой до дурости!.. За это получи по полной!.. Мало тебе, я думаю, не покажется. Но живым тебя я всё же оставлю. Поскольку у меня есть на тебя свои планы…»
Кажется, будто специально Господь меня вёл. Вёл и оберегал.
Для чего? Мне кажется, для того, чтобы, я написал необходимые книги. Думаю, только для этого...
О своём переходе через Клухор я мало кому рассказывал.
Во всяком случае никогда не рассказывал ни отцу, ни маме.
Просто жалел их.
Не хотел портить им нервы. Тревожить понапрасну.
И конечно я бы не хотел, чтобы кто-нибудь из моих сыновей, внуков или праправнуков повторил подобный одиночный переход.
Правда, мой отец, очень гордившийся тем, что я работаю в главной газете области, и читавший все мои статьи, однажды прочёл в «Серпе и Молоте» мою путевую корреспонденцию под заголовком: «Живём и работаем в поднебесье!» – о Жоре Кочетове, Толе Сидоренко, Василии Амосове – об их житье-бытье у знаменитого перевала.
Статья заканчивалась фразой:
«Рано утром прощаюсь с гостеприимными хозяевами метеостанции и начинаю подниматься наверх.
Узкая тропа, петляя между камней, вела меня всё выше и выше по серпантину.
Дышать становилось труднее.
Через несколько километров останавливаюсь, чтобы передохнуть.
Оглядываюсь назад.
Далеко внизу остался уютный домик метеорологов.
А впереди, сияя алмазными вершинами, меня поджидал таинственный и легендарный Клухорский перевал»...
Отец, видимо, сразу понял, что о самом главном в своём путешествии – о самом переходе через перевал, я как раз ничего и не написал.
Спросил, осторожно, вкрадчиво, с некоторой даже тревогой: «Сынок, так ты что, – туда?.. Через перевал, один ходил?..»
Мне не хотелось волновать и беспокоить отца. Я сказал, как о чём-то обыденном:
«Да, ходил... Сложно было. Но ничего, прошёл»!..
Отец понял, что я не хочу рассказывать о деталях. И не стал расспрашивать. Но в голосе его я почувствовал интонацию сдержанного удивления, уважения и даже молчаливой гордости за меня.
И вот эта интонация скрытой гордости отца, инвалида Великой Отечественной войны, за своего сына, стала для меня выше самых высоких похвал.
Конец повести.
Вячеслав Бабков, 77 лет,
заслуженный юрист Российской Федерации, г. Великий Новгород.
Поздравляю Николая Фомичёва с его Праздником – окончанием повести «Клухорский перевал». Коля, писать тебе не переписать, и в основном, шедевры!
А теперь непосредственно о повести «Клухорский перевал».
Напиши повесть намного раньше, как планировалось, она получилось бы, на мой взгляд (нисколько не умоляя поэтический и писательский талант автора на тот период), не совсем такой, какой она в настоящее время представлена на суд читателей.
Нельзя не согласиться, что при её написании сказался огромнейший, 40-летний, журналистский, поэтический, писательский и жизненный опыт автора.
Читая первую часть повести: «Клухорский перевал» - «Рай для глаз», вместе с автором любуешься и восхищаешься природой, радуешься его отличному настроению, встрече с хорошими отзывчивыми работниками метеостанции. И, честно говоря, ожидая появление второй и третьей части повести, я был настроен на продолжение этой идиллии.
Ан нет! Как бы не так!.. Глубоко ошибся!!!
Уже во второй части повести, «Чёрные копатели», наравне с описанием красоты высоких гор, окружающих Клухорское озеро в районе самого перевала, поднимается и тревожная тема: «Красота и смерть ходят рядом»; «Камни, на которых мы стоим, безусловно, много раз поливались горячей кровью!»; «Красивое место! И одновременно своеобразные ворота на тот свет! Ворота в небеса!».
В третьей части повести, «Лик Вечности», тревога возникает почти с самого начала. Уже с отклонения Никиты от маршрута начинаешь серьезно волноваться, переживать за него. И про себя невольно проговариваешь: «Никита! Никита! Ни в коем случае не вступай на этот предательский мостик!».
Затем и подавно впадаешь в уныние и даже сожалеешь, что директор заповедника выдал пропуск журналисту-путешественнику. Хотя и понимаешь, что неугомонный романтик пошёл бы на перевал и без пропуска, и без регистрации. В результате, переход через перевал стал бы для него, пожалуй, ещё более опасным.
Конечно, всей душой поддерживаешь мысль Никиты вернуться на метеостанцию. Думаю, что её работники не осудили бы этот поступок. Уверен, даже обрадовались бы: «Жив ещё Курилка журналист»!
Однако, вспоминаешь решительность Никиты из первой части повести: «А вот я, сын ветерана и инвалида Великой Отечественной войны, Клухорский перевал пройду!». И становится ясно, что опаснейшее путешествие будет продолжено. И какие бы трудности и невзгоды не встречались путешественнику на пути, оно будет завершено.
Но до его завершения сколько ещё придётся читателю вместе с Никитой анализировать, принимать трудное, но единственно верное решение, познакомится с «бараньими лбами», срываться вниз на «пятой точке» и попадать в смертельно опасные ситуации.
Кульминацией этого путешествия, которое на долгие годы в мельчайших подробностях запомнилось Никите (как и читателям), было, когда он, верхом на посохе, остановился в трех-четырех метрах от полыньи с ревущим потоком воды; и, фактически, сидел на краю гибели. Но не унывал, не падал духом. А... наслаждался жизнью; до последнего радовался, что живой, с интересом анализировал собственные ощущения.
Представляется, что в этот момент Никита вспомнил одно из золотых правил великого китайского философа Конфуция: «Если не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней».
Я бы добавил: «А там глядишь, и сама ситуация изменится».
Правда, на Востоке цитирование великих мудрецов считается дурным тоном, потому что цитата, пропущенная через сознание оратора, есть информация второй свежести. Но... мы не Восток! А изречения Конфуция представляют для нас не просто мудрые слова, а руководство к действию.
И Никита действовал!
Смекалка, сила воли, сила духа, любовь к жизни и, конечно же, преданность посоха помогли ему освободится из плена... Лика Вечности. И продолжить свой путь.
Я благодарен автору, что он в своей повести затронул тему Великой Отечественной войны. Герой повести Никита вместе со своим отцом посещают места бывших сражений. Через Никиту мы узнаем подробности военных действий на Миус-фронте и участие в них его отца, Миная, ходившего с однополчанами по 15 раз в день в атаку. Иногда даже с голыми руками, без оружия, по приказу командира: «В атаку! Оружие в бою добудешь!».
О таких случаях (нехватка вооружения) я неоднократно слышал ещё в молодости от участников военных действий на различных фронтах.
По статистике 98 процентов пехоты погибало. Миная, участвовавшего в ожесточенных схватках, хранил Сам Господь Бог, как впоследствии, и его сына, Никиту, во время перехода через Клухорский перевал.
Невозможно читать без содрогания о последним бое Миная при выходе из «мешка», подготовленного немцами специально для наших бойцов.
Об этом эпизоде Николаем написано стихотворения ещё в 2006 году: «Моему 18-летнему отцу».
Это мое самое любимое стихотворение. Читая его, невольно ком подкатывается к горлу, а глаза увлажняются:
Беги, отец! Прошу тебя, Беги!
Сожмись в комок и
Напряги все силы,
Пусть злятся от бессилия враги,
Что не смогли! Не взяли! Не убили!
Беги, отец, прошу тебя, беги!
Не слушай крики немцев:
«Рус, сдавайся!»
Осколком перебита кость ноги,
Но я прошу: Беги! Не оставайся!...
На этом поле будущего нет,
А мне после войны
Ещё рождаться!
И я кричу тебе
Сквозь толщу лет:
«Дай нашей маме шанс
Тебя дождаться!»
Пожалуйста, не падай! Добеги!
Вон пулеметы наши показались!
Держи оторванную руку!
Помоги
Себе!
Эх, я б помог!,
Да не родился, жалость!
Беги отец! Молю тебя, беги!
Смотри! Навстречу солнышко
Поднялось …
Сил нет. Но волю напряги,
Преодолей
Последних метров малость!
Ну, слава Богу! Наши, наконец!
Сознанье потерял.
Но в свой окоп сорвался.
А я теперь рожусь!
Благодарю, отец,
Что добежал ты!
И в живых остался!
К сожалению, Минаю Кузьмичу не суждено было прочесть это стихотворение, он умер 29 июля 1988 года. Светлая Память Герою Великой Отечественной!
Минай Кузьмич действительно никогда не рассказывал нам о войне, ни в школьные, ни в зрелые годы. Однажды только, узнав, что я учусь в Саратовском юридическом институте, спросил меня о самом городе. На мой вопрос почему он интересуется Саратовом, ответил: «Я там по ранению лечился в госпитале». – Вот и весь рассказ.
И ещё, Никита скромно умалчивает, что его отец, Минай Кузьмич, был награжден орденом «Великой Отечественной войны Первой степени». Считаю, что этот факт в повести надо бы добавить.
Читая строки об отце Никиты, я сразу вспоминаю и своего отца, Вячеслава Ивановича Бабкова. который в звании старшины, командиром отделения, отдельного минометного дивизиона 120-ти миллиметровых минометов, 296 стрелковой дивизии, защищал Кавказ. Был тяжело ранен и лечился в госпитале в Кутаиси. В 1944 году он был награждён медалью «За Оборону Кавказа». К сожалению, со своим отцом я не смог пройти по местам его бывших сражений. Тяжёлые ранения дали о себе знать уже после войны — папа умер, когда мне было всего два года.
О посохе, с которым Никита прошёл перевал.
Вообще со дня Сотворения Мира дерево играло ключевую роль как в судьбе разных индивидуумов, так и всего человечества.
Вспомним дерево Познания добра и зла в Раю, где состоялось грехопадение Адама и Евы; посаженные Лотом три посоха ангелов, которые срослись в один ствол с тремя разными верхушками — кедра, певга (сосны) и кипариса — как бы являющими собой образ Святой Троицы (кстати, из ствола этого дерева впоследствии был изготовлен Крест Христов); Мамврийский дуб, где сидящему под ним Аврааму явился Бог в лице трёх ангелов (мы с моей женой, Леной, обозревали этот дуб, а вернее то, что от него осталось, ему 5000 лет, и фотографировались под ним); оливы в Гефсиманском саду — именно возле них молился в ночь перед арестом и распятием Иисус Христос (этим оливам более 2000 лет; мы с Леной руками также прикасались к стволам этих деревьев); осина которой по легенде удавился Иуда (другие деревья не приняли его, а осина согласилась, за что наказана вечным дрожанием).
И, наконец, всеми любимая Ива (разновидностей много — верба, ракита, ива серебристая, белотал, чернотал), этому дереву присуща гибкость, всепрощение; после общения с ним многие неприятности кажутся не такими уж серьёзными, оно готово помогать, наделять силой, способностью контролировать себя. Эта уникальная энергетика присуща и изделиям, изготовленным из этой древесины.
Деревья - это целая Вселенная, параллельный мир, обладающий биоэнергетикой.
Свободным, зелёным народом называл деревья поэт Николай Гумилев.
В повести не указано, преднамеренно или интуитивно, Никита выбрал это дерево для изготовления посоха, но, как видно, не ошибся: ива сыграла, можно сказать, ключевую спасительную роль в его опасном путешествии.
Читая повесть, убеждаешься, что самым верным другом и незаменимым помощником, спасителем в этом труднейшем, смертельно опасном пути был у Никиты посох из живого ивового дерева. И я горд за Никиту, что при его изготовлении он сначала объяснил дереву, что ему очень надо, попросил прощения, поблагодарил (и выходит не зря) – ивушка его простила и не подвела в трудных моментах.
Повторюсь: автор преднамеренно или интуитивно в повести 33 раза (земная жизнь Господа Иисуса) упоминает посох в действии в различных ситуациях (за исключением, конечно, сухого посоха пастуха, который он (посох) к Никите не имеет никакого отношения).
Вспомним, первое обращение к посоху: «А я, сын ветерана и инвалида Великой Отечественной войны, Клухорский перевал пройду! – решительно переставляя ивовым посохом, предвкушал я собственную победу».
Эту решительность и уверенность в своей победе внушает, укрепляет и ивовый посох. Никита, переставляя посох, как бы проверил его на прочность, надёжность и тесное сотрудничество. И так остальные 32 раза, из которых (даже в смертельно опасных ситуациях) они уже вместе выходили победителями.
Лично для меня он (Посох) стал одним из героев повести, который заслуживает любовь, уважение и внимание.
Но вот после окончания повести о судьбе посоха почти ничего неизвестно, как, кстати, и о посохе библейского Моисея. Умер Моисей и до сих пор не найдут ни его могилу, ни его посох.
Обладая поэтическим талантом, автору следовало бы в завершении повести написать оду, назвав её - «Ода моему Посоху».
Первым человеком, которого встретил и с которым заговорил Никита, возвращаясь из Ада, был местный житель, пастух-сван, который досконально знал все окрестные перевалы, тропки и отлично понимал, какую смертельную опасность представляет собой популярный перевал Главного Кавказского хребта в этот период.
Естественно, когда пастух-сван узнал, что Никита пришёл «оттуда» (то есть с Северного приюта через Клухорский перевал), сван отреагировал вполне адекватно: возмутился безрассудностью русского парня и, по-отечески, в сердцах отругал его на чём свет стоит. А надо было ещё и, по отечески, огреть как следует Никиту два-три раза сухим посохом по спине, да по «пятой точке»...
Впрочем, Природа и так уже «огрела» путешественника-экстремала, по-своему.
Но, как говорится, победителей не судят.
Читателю остаётся только радоваться за Никиту, что его мечта (переход через Клухорский перевал) осуществилась и, в конечном итоге, всё закончилось благополучно.
Прочитанная повесть теребит душу, заставляет думать по иному — о себе, о жизни, об окружающих тебя людях.
Доброго пути тебе, Николай, в твоем творчестве!!!
Посмотрите также:
© 2008-2024, журнал «Ростовчанка».
ИНФОРМАЦИОННЫЙ, ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ, КУЛЬТУРНО-ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЙ И
РАЗВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛ РОСТОВСКОЙ ОБЛАСТИ.
Перепечатка материалов данного сайта возможна только с письменного разрешения редакции.
При цитировании ссылка на www.rostovchanka-media.ru обязательна.
Политика обработки персональных данных
Обратная связь с редакцией: rostovchanka-61@mail.ru.
Все права защищены. ©
Создание сайта, поддержка — «Центр-Интернет»
